Е.Г. Никифоров - Времени связующие нити

Библиофильское расследование

Редким нашим крымским провинциальным городкам повезло в литературе так, как повезло Евпатории. Ей посвящен роман И. Сельвинского «О, юность моя!», к сожалению, давно не переиздававшийся и потому ставший библиографической редкостью. Знаменитым наш город сделала повесть Б. Балтера «До свидания, мальчики!» и поставленный по ней одноименный фильм – М. Калика.

Два года назад усилиями А.X. Эренгросс и ее друзей повесть была переиздана небольшим тиражом, и выпускники 2000-го года гимназии им. И. Сельвинского на церемонии последнего звонка получили в подарок по экземпляру этой замечательной книги.

Известный российский писатель Р. Киреев, в молодости живший в нашем городе, действие уже давней своей повести «Людмила Владимировна» также связал с Евпаторией.

Так что, как говорится, грех жаловаться. Поэтому когда известный в нашем городе краевед А. Мезенцев спросил меня, хочу ли я познакомиться с еще одним романом о Евпатории, я очень удивился, т.к. и не подозревал, что такой есть. Тем не менее, это действительно так.

Книга лежит передо мной:

Матвей Ройзман. «Эти господа». Роман. Предисловие Ю.Ларина. М.: «Московское тов-во писателей». 1932. 280 стр. 5 тыс. экз.

Это была действительно библиографическая редкость! Ни в одной крупной библиотеке республики, включая университетскую, «Таvrica», им. И. Франко, этой книги не нашлось. Между тем имя М. Ройзмана (1896 - 1973) хорошо известно прежде всего тем, кто интересуется историей советской поэзии. Он был одним из первых имажинистов и в соавторстве с В. Шершеневичем выпустил в 1922 г. две небольшие книжечки: «Красный алкоголь» и «Мы чем каемся». В 1923 г. вышла его собственная книга стихов «Хевронское вино».

В оглавлениях многочисленных поэтических альманахов, выходивших в 1920-е годы его имя можно встретить среди имен А. Белого, В. Брюсова, Р. Ивнева, А. Луначарского, О. Мандельштама, А. Мариенгофа, Ю. Олеши, М. Цветаевой, И. Эренбурга и др.

Роман «Граница» (1935 г.) хранится в библиотеке им. М. Горького с пометами великого «буревестника». В довоенной «Литературной энциклопедии» ему отведен целый столбец (Т. 9, стлб. 743-744).

Заглянув в 6-й том КЛЭ (стлб.: 338-339), узнаем, что он «...позднее перешил к прозе. Романы «Минус шесть» (1928), «Эти господа» (1932) рассказывают о жизни бурж. интеллигенции в новых послереволюц. условиях. Перевоспитанию трудового евр. населения посвящены очерки Р. из цикла «Соседи пана Пилсудского», «Хорошие знакомые» (1931), «Золотые руки» (1931) и др. (...) К детективно-приключенч. жанру относятся произв. Р. о работе сов. милиции и уголовного розыска: книги «Друзья, рискующие жизнью» (1943), повести «Волк» (1956), «Берлинская лазурь» (1961), «Вор-невидимка» (1965), а также киносценарий «Дело №306» (1956). Р. опубликовал мемуары «Вольнодумец», «Есенин» (1965), «Книжная лавка, Страницы воспоминаний» (1965), «Секретные пакеты» (1969) и др.»

К фигуре этого имажиниста, неожиданно ставшего автором детективов, добавит колориту то обстоятельство, что он был близко знаком и даже дружен с С. Есениным и вместе с ним стоял у истоков многих начинаний поэта.

«Ассоциация вольнодумцев в Москве» была задумана и создана Есениным... - вспоминал М. Ройзман. - Мне приходилось выступать в качество представителя ассоциации по разным делам, но главным образом со всякими заявлениями и ходатайствами относительно литературного кафе «Стойло Пегаса».

За работу мне, как Есенину, Мариенгофу, Ивневу и другим, отчислялась равная со всеми доля с чистой прибыли кафе. Сергей нередко писал мне «хозяйственные» записки и вот одна из них, оставленная мне в 1921 году в конверте с надписью «Секретарю ассоциации»: «Милый Мотя! Нам нужны были деньги. Мы забрали твой миллиард триста, а ты получи завтра. На журнале сочтемся. С. Есенин».

Через три года после неожиданной и трагической смерти Есенина, таинственные обстоятельства которой стали понемногу приоткрываться только через полвека, М. Ройзман в качестве следователя ОГПУ(!) приезжает в Евпаторию для расследования убийства местного портного М. Прута. Когда и как он успел «переквалифицироваться»?...

Неожиданный поворот в биографии бывшего имажиниста и «московского вольнодумца»! Но если вспомнить «особенности» культурной и литературной жизни тех лет, то придется признать, что из ряда вон выходящего в этом ничего нет.

Сегодня доподлинно известно, что тайными агентами ГПУ был друг Есенина - поэт В. Эрлих (тот самый, к кому обращены последние строчки поэта: «До свиданья, друг мой, до свиданья...»), друг Маяковского и его соратник по ЛЕФу - О. Брик, секретарь М. Горького - П. Крючков. В литературных, как принято сегодня говорить, «тусовках» постоянно мелькали лица работников ГПУ вроде Я. Блюмкина, Я. Агранова и др.

Таким образом, литературный процесс находился под постоянным и неусыпным контролем «органов». Мрачным и символическим парадоксом того времени может служить тот факт, что под учредительным документом «Ассоциации вольнодумцев в Москве» стояла и подпись... гепеушника Я. Блюмкина!

Придет время, и все эти «искусствоведы в штатском», сделавшие свое дело, будут безжалостно расстреляны или просто незаметно сгинут в застенках.

Что же это за роман «Эти господа»? Почему он исчез из библиотечных хранилищ? В старой Литературной энциклопедии ему уделена почти половина персональной статьи:

«Слабее следующий роман Р. - «Эти господа» (1932), направленный против антисемитизма. Антисемитизм взят Р. лишь в самых открытых и грубых проявлениях, малохарактерных для современности. Антисемиты, представленные в романе, - прожженные мерзавцы и уголовные преступники. Напротив, еврейская группа персонажей в значительной мере идеализирована, вне зависимости от социально-классового лица каждого из них, что говорит о пережитках национализма в мировоззрении Ройзмана. В романе даны картины создания еврейских земледельческих поселений в Крыму. Дав ряд любопытных сценок из жизни переселенцев, Р. не сумел показать происходящих при этом процессов классовой борьбы и внутренней психологической перестройки деклассированной мелкой буржуазии. Роман портит также излишняя литературщина: неорганически привнесенная в него любовная интрига, элементы детектива и т.п.»

Согласитесь, что этого нелицеприятного отзыва не достаточно для, того чтобы книгу изымать из всех библиотек. Причина уникальности этой книги, на мой взгляд, совсем и ином. Дело в том, что предисловие к ней написано Ю. Лариным (М.З. Лурье) - тестем Н. Бухарина, отцом его последней жены - Анны Лариной. После того, как Бухарина расстреляли, всех его близких, начиная с жен и кончая дальними родственниками, репрессировали. Такая же судьба ожидала бы, несомненно, и Ю. Ларина, но ему «повезло», и он умер в своей постели еще в 1932 году.

По практике тех лет все, что хоть как-то касалось имени «врага народа», безжалостно уничтожалось: изымались книги, из книг и энциклопедий вырезались статьи и портреты, вымарывались чернилами упоминания в библиографических справках, комментариях, именных указателях и т.п. Так что поэтому роман М. Ройзмана в самом буквальном смысле слова действительно библиографический уникум!

После революции Ю. Ларин работал на руководящих постах в ВСХН и Госплане. Поначалу трудно понять, почему именно он написал предисловие к художественному произведению. При чтении этого сухого предисловия создается впечатление, что написано оно к какому-то экономическому труду, посвященному вопросам переселения еврейской бедноты в степные районы Крыма, которое было предпринято советским правительством в конце 20-х гг. О художественных достоинствах или недостатках романа в предисловии нет ни слова: «Роман «Эти господа» является одним из немногих беллетристических отражений создания в последние годы еврейских земледельческих поселений в Крыму.(...)

Теперь, в конце 1931 г., коллективизация охватила полностью всех переселенцев, кроме незначительной группы кулацких элементов, которые раскулачены и частью удалёны. Все переселенческие деревни охвачены рядом МТС, причем осенью 1931 г. первыми кончили озимый сев в Крыму первые две специально переселенческие МТС - Лариндорфская и Смидовическая. В 75 переселенческих деревнях выстроена уже сотня колхозных силосных башен, построены десятки кооперативных переработочных предприятий, заложена тысяча гектаров колхозного поливного огорода, построены общие конюшни и скотные дворы, колхозные птичники, овечьи кошары. И все это материальное перевооружение закрепило коллективизацию, подчеркнуло преимущества колхозного хозяйства, нанесло сильнейший удар мелкобуржуазной частнособственнической психологии, принесенной переселенцами из своих отсталых местечек и мелких городов. (...) Все эти крупнейшие перемены не могли, конечно, отразиться в романе т. Ройзмана, и потому роман надо рассматривать не - как фотографию нынешнего положения, а как беллетристическое отображение «вчерашнего дня» переселенческого движения, как своего рода исторический документ».

Но из того же предисловия можно узнать, что еврейский сельскохозяйственный техникум около г. Саки носил имя Ю. Ларина, и тогда становится понятно внимании большевистского руководителя к проблемам еврейского переселения в Крыму. Кстати, и сегодня, следуя электричкой из Симферополя в Евпаторию, остановки «Саки» всегда услышишь объявление: «Следующая остановка «Совхоз-техникум» или просто «Техникум». Оказывается, этому «Техникуму» скоро уже восемьдесят лет!

Что же касается художественных особенностей романа, то нужно признать правоту автора старой энциклопедической статьи - роман написан слабой рукой еще неискушенного прозаика. О чем же, по горячим следам, повествует «следователь ОГПУ» и автор будущих советских детективов?

В Евпатории собирается группка столичных прохиндеев для того, чтобы обтяпать свои финансовые аферы. Они не знают, что НЭП в стране доживает последние годы, но звериным своим чутьем они чуют, что нужно «ковать железо, не отходя от кассы» и, паразитируя на экономическом организме государства, стараются успеть урвать свою долю.

Не мудрствуя лукаво, автор рисует своих отрицательных персонажей соответствующими приемами, и у читателя не возникает проблем с симпатиями и антипатиями. Вот портрет одного из «героев»: «...безобразны были западающие глаза, выступающие бровные дуги, придавленный, с широкими крыльями нос, выпуклый рот с нижней выпяченной губой, в правом углу которой желтел сточившийся клык. Нелепы были щеки, испещренные кровяными жилками, уши, оттопыренные сверху и обросшие у мочек рыжими волосиками, раздвоенный тупой подбородок и шея - красная и такая короткая, что, казалось, низколобая рыжая голова сидит прямо на туловище. Человек был в суконном зеленом, плаще, широко развёрнутые плечи распирали плащ, а из-под плаща выглядывали трубоподобные, ноги в разношенных сандалиях. Когда человек крестился, свеча осветила его толстые короткие пальцы с приплюснутыми подушечками и глубоко обкусанными ногтями».

Таким предстает перед читателем в начале романа бывший учитель гимназии Перешивкин, законченный мерзавец и подонок, антисемит и великорусский шовинист, чем-то уж очень напоминающий учителя Передонова из романа Ф. Сологуба «Мелкий бес»: «Он, негодовал, что его унизили, забыли о научных заслугах, об его конспекте по физике, одобренном и изданном тем же Наркомпросом. Он считал, что в школе надо преподавать по-русски, не соглашался учить татарский язык, хотя, как старый евпаториец, понимал по-татарски и, не таясь, много раз заявлял, что русский язык покорит все языки на земном шаре. Он не выносил, когда при нем неправильно говорили; по-русски, передразнивал и из-за этого часто ссорился со своей женой Амалией Карловной, урожденной фон-Руденкампф».

Под стать ему и остальное герои, которых объединит и сделает настоящими преступниками ненависть к инородцам, ностальгия по «прошлой» жизни и абсолютная нравственная нечистоплотность.

Арендатор гостиницы «Пале-Рояль» (не забудем, что в стране пока еще НЭП), сын генерала Бондарева - существо не менее омерзительное: «В противоположность гипсовым богам он требовал поклонения, приношений, занимал лучший номер, любил кушанья с иностранными названиями и красивых номеранток (...) Еще отличался Бондарев-сын от богов худощавостью, капитанской фуражкой с черным лакированным ремешком и дурным запахом изо рта, за который покойный отец-генерал прозвал сына полковым козлом (Этот козел ставится на ночь в полковую конюшню, чтоб отвратительной своей вонью отпугивать от лошадей цапкого зверька ласку)».

Красавица Ирма, неслучайно попавшая в компанию проходимцев, не делает секрета из того, что приехала на курорт в поисках очередного мужа:

«Я вышла замуж за фабриканта…

- Не секрет?

- Пока секрет!

- За русского?

- Нет, за еврея! (...) Вообще, евреи прекрасные семьянины. Мы жили душа в душу. Год назад его выслали в Соловки!

- Похоже на юмористический рассказ!

Спросите любую интеллигентную женщину, которая пострадала от революции! Мы все пережили этот юмористический рассказ! (...) Вы спросили, хочу ли я замуж. Хочу! Не для себя, для моей девчурки. Сейчас она дочь сосланного лишенца, и ей закрыта дорога! Ради нее я пойду замуж за урода, но за коммуниста! Я согласна на партмаксимум, но при одном условии: муж должен усыновить мою девочку, чтоб она имела все права!».

Шайке этих мерзавцев противопоставлены обитатели еврейского земледельческого поселения в окрестностях Евпатории, и автор не скрывает своих симпатий к этим неунывающим людям, стойко сопротивляющимся капризам крымской природы и умудряющимся на безводной и потому бесплодной земле добиваться впечатляющих урожаев. На фоне монструозных русских негодяев эти еврейские переселенцы кажутся, как это ни странно, идиллическими пейзанами, и автор не жалеет красок, чтобы резче показать этот контраст.

Описывая южный приморский город, автор изо всех сил старается «сделать красиво», постоянно забывая о границах меры и вкуса: «...луна, похожая на толстый, просоленный до рыжей прозрачности огурец, чудесным образом лежала на опрокинутом блюде облака». «Южная ночь - негритянка, катящая за море золотой обруч, в последний раз дохнула жаром, с моря плеснулся прохладный бриз, и земля стала отдавать теплоту, которую накопила за день. Настало торжество луны, зарождающее в человеке неизъяснимое томление, блаженное созерцание и ненасытное желание жить. В курзале неистовствовал джаз-банд, оркестр негров, которые под свою музыку, как индийские фокусники смертоносных кобр, заставляли лунатиками скользить американцев. Джаз-банд врывался в уснувшие дома отдыха, санатории, в закрытые на ночь древние мечети, кенасы, соборы и синагоги. Напротив гостиницы рыбаки отправлялись в море, укладывали в лодку невода, запасные весла и ржавые черпаки. Один рыбак садился в лодку, другой, засучив по колени штаны, отталкивал лодку с мелкого дна и на ходу влезал в нее. Жены рыбаков стояли на набережной, их глаза, просоленные слезами, следили за рыбацкими фонарями, и ветер трепал их кумачовые юбки, как советский флаг».

Роман писался как раз в то время, когда В. Маяковский в «Письме к Татьяне Яковлевой» (1928 г.) признавался: «В поцелуе рук ли, губ ли, в дрожи тела близких мне красный цвет моих республик тоже должен пламенеть».

Вот и у Ройзмана этот «красный цвет» дежурно «пламенеет» на юбках евпаторийских рыбачек, чтобы чуть позже дать место очередной безвкусной красивости: «Море лежало, как ангорская кошка, потягивалось на солнце и лапой играло со скользким лучом. Море встречало мурлыканьем, зеленым сияньем глаз, влекло к горизонту, воздух легчал, ноги требовали бега, руки – взмаха, гортань - крика».

Повесть Б. Балтера рассказывает о предвоенной Евпатории, когда от НЭПа остались одни воспоминания. Герои повести, чистые и искренние комсомольцы, всеми фибрами души ненавидят Жестянщика, который, наверное, был последним могиканином мелкого частного бизнеса. Кстати говоря, своей до поры скрываемой светскостью он очень похож на арендатора «Пале-Рояля» генеральского сына Бондарева-младшего. Весь год Жестянщик чинил примусы, керосинки, лудил кастрюли, но...

«Когда начинался курортный сезон, Жестянщик отмывал руки в щелоке, запирал мастерскую и снимал самый дорогой номер в гостинице «Дюльбер» - лучшей гостинице города. В белом фланелевом костюме, в заграничных туфлях, сплетенных из тонкой кожи, Жестянщик преображался. В мастерской он не появлялся до осени и все дни проводил на пляже. По вечерам его можно было встретить в курзале, а после концерта - на веранде «Поплавка» или в ресторане «Дюльбер» в обществе красивых женщин и развязных мужчин. Знакомясь, он рекомендовал себя капитаном дальнего плавания, временно оставшимся на берегу».

У Жестянщика на глазах всего города разгорится бурный роман с приехавшей на отдых знаменитой балериной. Но интересно то, что в романе М. Ройзмана красавица Ирма также выдает себя за балерину! Роман этот, как уже говорилось, вышел в свет в 1932 году и, конечно, был знаком всем читающим евпаторийцам. Несомненно и то, что читал его и Балтер. Тем более что это не единственное совпадение. О других будет сказано дальше.

Как и повесть Балтера, роман Ройзмана, при всех его явных недостатках, для нас, сегодняшних крымчан и, в первую очередь, евпаторийцев, интересен не искусственной детективной интригой, не смыслом афер неудачливых предшественников Остапа Бендера, а массой тех деталей, которые узнаются и в нашей, уже шагнувшей в XXI век Евпатории.

Приятно узнавать, что городские мифы, которые тешат души местных патриотов и сегодня, слагались гораздо раньше. Вот как о Евпатории рассказывает бывший учитель Перешивкин: «Во-первых, наша Евпатория на много лет старше Парижа. Она основана во втором веке новой эры полководцем Понтийского царя Митридата Шестого Евпатором. Это у нас каждый школьник знает! Во-вторых, еще в средние века Евпатория славилась богатствами природы, например, добычей соли. Не только Россия ела нашу соль, бесподобный Париж тоже не мало откушал ее! (…) В-третьих, Евпатория имела городского голову, господина Дувана. Этот человек был вторым Петром Великим. Он купил через Санкт-Петербург казенный пустырь, который находился между старой Евпаторией и дачами. Купил его за десять тысяч, а участки продал за двести. Об этом даже в «Русском слове» писали! На эту прибыль построены общеполезные и богоугодные заведения, а на бывшем пустыре вырос новый город с красивыми зданиями. Они до сего дня украшают Евпаторию. Возьмем хотя бы «Пале-Рояль» генерала Бондаренко. Конечно, теперь «Пале-Рояль» советский, а раньше в него простонародье и евреев не пускали!».

В повести Балтера о городском голове Дуване и о его заслугах уже нет ни слова. Примечательно, что мерзавец и подонок Перешивкин, говоря о бывшем городском голове, восхищается, в первую очередь, его способностью к гешефтмахерству. Его же культурное подвижничество отходит на второй план.

Печально знаменательно, что и в наши дни по поводу этой фигуры нет единого мнения. В ответ на книгу В.М. и В.А. Кутайсовых о Дуване («Я люблю Евпаторию...» Слово и дело Городского головы. Евпатория: «Южные ведомости», 1996) «этнолог-краевед» мадам В. Катина разразилась статьями под многозначительными названиями: «Кумира сотворили. А зачем?» («Крымская правда», №74, 21 апреля 2001 г.) и «Провинциальные страсти по Дувану» («Крымская правда», №154, 1 сентября 2001 г.). То, что обе эти статьи появилась почему-то только через пять лет после выхода книги, - самый весомый аргумент в пользу предположения об их заказном характере. Только наивный человек может мотивировать их появление запоздалым энтузиазмом «этнолога-краеведа». Кто и для чего заказал подобный документ, это уже, как говорится, дело третье.

Между тем, вернемся к славословиям персонажа романа «Эти господа»:

« - В-четвертых, Евпатория имеет первый пляж в мире!

- Первый пляж в Ницце, второй в Биаррице, а третий в Евпатории, - перебила его женщина. - Это в заграничном путеводителе сказано!

- Эх, сударыня! - с упреком воскликнул Перешивкин. - Да станет заграница расхваливать русские пляжи! Вот вы покупаетесь у нас, посмотрите, какой песок! Мелкий! Бархатный! На полверсты море по щиколотку!».

Удивительно то, что это убеждение владеет и героями повести Б. Балтера «До свидания, мальчики!». С этого и начинается его знаменитая повесть. В самом начале, на самой первой странице, мы читаем: «В конце мая в нашем городе начинался курортный сезон. К этому времени просыхали после зимних штормов пляжи, и желтый песок золотом отливал на солнце. Пляжи наши так и назывались «золотыми». Было принято считать, что наш пляж занимает второе место в мире. Говорили, что первое принадлежит какому-то пляжу в Италии, на побережье Адриатического моря. Где и когда проходил конкурс, на котором распределяли места, никто не знал, но в том, что жюри конкурса смошенничало, я не сомневался: по-моему, наш пляж был первым в мире».

В конце 60-х – начале 70-х гг. еще можно было услышать от старожилов Евпатории подобные патриотические утверждения. Теперь, к сожалению, об этом уже не говорят, т.к. от тех давних знаменитых пляжей уже мало что осталось. Грустно быть свидетелем того, как умирает и забывается еще один старый добрый миф. К сожалению, то же самое можно сказать и о мифах следующих, о которых с такой же гордостью говорит Перешивкин: «Мойнакское озеро. Спасает от подагры, сухотки, размягчения костей... Караимы - это будет в-шестых, потому что они только в Евпатории водятся, - караимы не умирают, а, можно сказать, вымирают!».

Специалисты подтвердят, что от того старого лимана, который евпаторийцы называют Мойнаками, теперь мало что осталось. Грязелечение, которым Евпатория была когда-то знаменита на всю страну, на наших глазах хиреет и отходит в область предания.

Поэтому для всякого читателя, неравнодушного к истории собственного города, приятно и отрадно в романе, написанном ровно 70 лет тому назад, встречать то, что сохранилось и до наших дней: названия улиц и переулков, неистребимые приметы быта и все то, что принято называть «местным колоритом»:

«Узкая Хозяйственная улица просыпалась: вот пробежала девочка-прислуга с плетеной сумкой, прошагал в черной рубахе татарин-грузчик, прошел, словно танцуя па-де-патинер, парикмахер Поль-Андре. (…) Калитки, хлопая, стали выпускать людей, которые шли к письменным столам, прилавкам, машинам, чтобы начать в Евпатории новый госу¬дарственный день. Увешанный губками и туфлями, с Майнакской медленно брел грек, ворочал глазами-маслинами, окруженными красными веками, тянул вполголоса:

-Гу-убкам! Ту-уфля-ям!».

И сегодня один из районов города называется Катык-базар. Но кроме названия уже ничего не напоминает о том, каким он был в свое время. Благодаря роману, мы можем перенестись на 80 лег назад, «в эту карусель фруктов, сластей и снеди», где героиня романа «покупала инжир, персики, виноград, кизил, помидоры, гофрированные греческие вафли и прозрачную чукчелу. Сидя на куче арбузов, старый армянин за пять копеек подбросил вверх арбуз, на лету рассек его длинным ножом на две ровные половины и, поймав половинки, подал, приговаривая:

- Доктор Карапутто из Константинопол дэлал адын сэким-башк! Ва!».

И даже простое указание, как пройти на пляж, для каждого сегодняшнего старожила звучит как негромкая, но знакомая и приятная музыка: «Идите на Пушкинскую и садитесь на дачный! Он пойдет по Лазаревской, мимо театра, а потом свернет на Гоголевскую, Вторую Продольную, Вторую Поперечную, Третью Продольную…».

Роман неожиданно заканчивается выдержками из газеты «Советский Крым» за 8 августа 1928 года:

«НОВАЯ ВЫЛАЗКА КЛАССОВОГО ВРАГА»

Зарвавшиеся хулиганы-антисемиты истязали старика портного. Рабочие требуют для погромщиков высшей меры наказания.

Евпатория. 7/VIII. Вчера в одиннадцатом часу ночи на Хозяйственной улице раздался женский крик о помощи. Сбежавшиеся жители узнали в кричавшей жену местного учителя Перешивкина, которая сообщила, что в ее доме происходит убийство. Когда жители попытались войти в дом, им преградил дорогу с револьвером в руке гражданин, впоследствии оказавшийся уполномоченным Госхлебторга Сидякиным. Вызванный на помощь милиционер подвергся оскорблению и угрозе застрелить всякого, кто войдет в дом. Только усиленному наряду милиции при помощи добровольцев-граждан удалось проникнуть в дом, причем один из милиционеров был ранен выстрелом в правый пах.

Вошедшим в дом Перешивкина представилась ужасная картина: в ванне, измазанный зеленой краской и израненный тупым орудием, лежал в бессознательном состоянии семидесятилетний старик-еврей, местный портной Меир Прут. При каких обстоятельствах произошло преступление, выяснить пока не удалось.

Задержанными оказались: учитель Н.В. Перешивкин (кстати, бывший инспектор при царском режиме), гр. А.М. Сидякин, уполномоченный Госхлебторга, член партии (?!), гр. М.М. Миронов, член правления «Москоопхлеба», С. Н.Бондарев - заведующий «Пале-Рояля» (сын крупного домовладельца), И.К. Пивоварова-Векштейн, лицо без определенных занятий.

СИМФЕРОПОЛЬ, 8/VIII. В связи с преступлением контрреволюционеров-антисемитов в Евпаторию выехали следственные власти.

РАБОЧЕЕ СОБРАНИЕ

Слухи о новой вылазке классового врага под маской антисемитизма взволновали симферопольских рабочих. Вчера состоялось объединенное собрание рабочих Полиграфического треста и военной типографии. Рабочие требуют показательного суда над погромщиками и применения к ним высшей меры наказания».

Таким образом, автор открывает свой «творческий метод», и роман на поверку оказывается большим судебным очерком, где имена фигурантов даже не изменены. Кстати говоря, этот факт мог бы стать темой для рас следования местных краеведов.

В этих газетных заметках впечатляет то тяжелое дыхание времени, которое было характерно для нашей теперь уже давней истории: «рабочие» без суда (и до суда!) требуют расстрела шайки «контрреволюционеров», контрреволюционность которых только в том и состоит, что они успели пожить при царском режиме. Не может не умилить многозначительный вопросительный знак при известии о партийности А.М. Сидякина. Только наивные люди могли думать, что на любом государственном посту в те времена мог оказаться человек беспартийный.

Вряд ли можно предполагать, что книга М.Ройзмана когда-либо будет переиздана и станет известна широкой публике. Но краеведам и историкам и просто жителям Евпатории нужно помнить, что в литературной истории нашего города было еще одно довольно интересное звено. А это значит, что цепочка времени не прервалась.