История колонии Икор (Землепашец), с.Ромашкино

Глава III

К 1940 г. колхоз "Икор" имел свои превосходные кадры трактористов из еврейской молодежи: Исаак Абрамович, Григорий Шер, Гриша Фельдман; комбайнеров: Лазарь Клейнерман, Александр Бершицкий и др., а также шоферов-евреев. Кузнецом работал 65-летний Израиль Фельдман, который мог изготовить любую деталь не хуже заводской, а молотобойцем в кузне работал Мендель Абрамович 83-х лет. Но агроном Кило все больше проявлял ненависть к евреям. Были больные женщины, которые по состоянию здоровья не могли работать в поле, а Кило, идя на работу, стучал им в окно, называя тунеядками.

И все-таки кадров не хватало, приходилось принимать и русских. Приняли Громова, брата известного летчика, он был мастер на все руки, Ивана Коваленко, Александра Бочуловского, опытного бригадира тракторной бригады, Ивана Титова, тракториста, семью Ивана Сапожникова. Евреи не знали, что некоторые так страшно поведут себя во время войны.

Урожай в 1941 г. был обильным, особенно на озимую пшеницу и кукурузу. Такого урожая не помнят даже старожилы. И вот утром 22 июня вдруг вошла воинская кавалерийская часть под командованием Марукяна, взяли под охрану колодцы. Все думали, что это идут какие-то учения. И только к обеду стало известно, что фашистская Германия напала на нашу страну. Население было уверено, что СССР непобедим, и через месяц-два война закончится. Но сводки информбюро сообщали, что наши войска отступают, оставляя города. Я в это время учился в военном училище. В своих письмах мать писала, что Икор стал неприступной крепостью. В училище прошел митинг, где политрук Жуков заверял, что через месяц-два враг будет разбит. Над Крымом фашисты сбрасывали листовки, призывая убивать комиссаров, жидов, составлять списки активистов.

Началась массовая эвакуация скота из Крыма, отец, мать и младший брат согласились гнать скот на Кубань. Люди оставляли все и срочно эвакуировались. Нужно отдать справедливость: эвакуация велась организованно, всем желающим давали возможность уехать, военкомат оставлял только группы мужчин - "истребительные отряды". Были и такие, кто не верил сводкам информбюро. Это Яков Гинсбург, который всю жизнь прожил в немецком колхозе. Он ходил из дома в дом и агитировал не верить, что пишут наши, что все мы будем хозяевами, разделим лошадей, сельхозинвентарь и будем прекрасно жить. Он помнил немцев Первой мировой войны. Гирш Каданер, в прошлом шойхет, надел талес и ходил из дома в дом, агитируя не уезжать: "гот из мит унз", но многие эвакуировались. А о тех, кто остался, мне рассказала жена ветврача Елена Денисовна Марченко. Во второй половине дома ее дочь Мария организовала кабак для полицаев. Елена Денисовна мучительно переживала из-за того, что творила ее дочь, она пыталась уговорить ее, но все было напрасно. Будучи пьяной, Мария грозила матери, что донесет не нее коменданту.

Многие годы я уточнял данные о муках, которым подверглись мои односельчане. Когда фашисты вошли в Евпаторию, на второй день было объявлено: "Всем евреям с вещами собраться в Доме Осоавиахима, кто не явится - будет расстрелян, кто укроет еврея - будет расстрелян". Через несколько дней прибыл комендант в Икор, на вид ему было лет 50, сдержан, малоразговорчив. Комендатура была в фельдшерско-акушерском пункте, а жил он и питался в семье Бочуловского, нашего бывшего соседа. Старостой был назначен приезжий Шимченко, председателем колхоза - Семен Фандеев. Все хозяйство колхоза было объявлено собственностью Германии, за расхищение - расстрел. Было объявлено о наборе молодежи в Германию, что семьи тех, кто поедет добровольно, будут пользоваться льготами, и Бочуловский направил свою дочь Шуру. На воротах Бочуловского повесили табличку, что вход в дом разрешен только представителям немецкого командования. Яков Гинсбург и его жена Татьяна решили устроить прием для немецкого коменданта. Все перестирали, мыли, убирали, жарили, варили. И вдруг Татьяна видит, как Дашка Пиляева ножом перерезала веревку, и все белье в охапку забрала. Татьяна выскочила, начала кричать, та в ответ: "Хватит на жидов горбить, Было твое, а теперь мое".

Фандеев и Шимченко упросили коменданта отложить расстрел евреев, пока не уберут урожай. Комендант согласился, но приказал мобилизовать на уборку урожая всех, даже малолетних детей, пересчитать всю живность евреев до последнего цыпленка, за невыход на работу - расстрел, за воровство - расстрел, запретить посещение Евпатории, выход и уход с работы - по сигналу удара в рельсу. Был введен налог продуктами в пользу немцев, лечащихся в санаториях города. Для евреев он был двойной: 300 штук яиц, 600 литров молока, 40 кг мяса. Школу могли посещать только дети русских, а еврейские дети работали. Шимченко должен был составить список всех евреев. Рувим Шпектор решил ночью сходить в Евпаторию, а его в степи ждал Абрам Рабинович. Он принес весть, что в Евпатории убили всех евреев, но просил Абрама никому об этом не говорить. Убрали пшеницу, виноград, бахчевые, и началась уборка вручную кукурузы. Полицаи объезжали село верхом на лошадях, следили, чтобы в еврейских домах не зажигался ночью свет.

А Мария Марченко решилась на такой "подвиг" и свой мечтой поделилась со старостой Шимченко. Всем еврейским девочкам надеть на шею крестики и отвезти их в санатории на развлечение офицерам. Список был составлен, крестики достали, имена русские записали, но как их доставить, для этого нужно разрешение коменданта. Комендант выслушал и отнесся к этому очень осторожно, велел подождать. Мария начала вводить девочек в курс дела. Шимченко предупреждал, что если кто-нибудь проговорится дома, то будет расстреляна вся семья. Девочки дрожали от страха, что им предстоит. Это были две девочки Гельмана Сарра 14 лет и Фаня 9 лет, 3 девочки Фридмана Геня 17 лет, Неся 10 лет и Геся 8 лет, Кабакова Вера 11 лет, Флат Фира 8 лет. Через несколько дней комендант дал согласие, вечером приезжала машина и увозила девочек, а к 12 часам их привозили, не доезжая деревни. Мария видела, как девочки истерзаны пьяными офицерами, успокаивала их: "Это счастье - спать с немецкими офицерами, идите к колодцу подмойтесь, а завтра поедете опять". А Шимченко предупредил: "Убью, суки, если дома хоть слово скажите. Говорите, что пели песни". Только шофер Коля (мы так и не смогли узнать его фамилию) все время говорил: "Почему вы не уехали?" Вера, пока читали мораль, как исполнять волю офицеров, все плакала. "Ты, жидовка, еще плачешь", - прошипела Мария и дала ей пощечину. Девочки разошлись по домам, ведь в 6 часов надо выходить на работу, а вечером этот страшный ад опять. Вера пришла домой, и с ней началась истерика. Она рвала волосы на голове, кричала: "Почему вы не уехали, все уехали, лучше погибнуть в пути". Бася разбудила Самуила, и начали успокаивать Веру. Она рассказала страшное. В палату ее ввела женщина в белом халате. На койке лежал офицер, он спросил, нет ли на ней вшей и велел ей раздеться догола, а затем раздеть его. Она вся дрожала. Он истязал ее, как разъяренный зверь, кусал, щипал, кричал, что она лежит как бревно. С ней опять началась истерика. Тогда Бася попросила Самуила остаться, взяла свое обручальное кольцо, огородами добралась до дома Елены Денисовны и постучала в окно. "что ты хочешь, Бася?" - спросила Елена Денисовна. " Я принесла золотое кольцо, уговори Марию не посылать Веру в город". "Ты что, уходи домой, ты слышишь, как они горланят пьяные песни. Она и так угрожает убить меня!". И Бася вернулась ни с чем. Так повторялось около 10 вечеров. После 10 дней издевательств офицеров, несчастных девочек отдали на растерзание солдатам. И так каждый вечер. Сарра Гельман рассказала о всем матери, плакала и ругалась. Когда из Черноморского района отступали на Севастополь моряки, один моряк зашел напиться воды. Он был очарован красотой Сарры и предложил идти с ними в Севастополь, там всех желающих отправляли морем на большую землю. Но мать не согласилась: "Как я останусь одна с 3 детьми. Мало того, что папа на фронте, и ты меня оставляешь". Моряк долго уговаривал Сарру: "Ты только возьмешь другое имя, я с тобой отправлю письмо к родителям, что ты моя жена, и они спасут тебя, они живут на Ставропольщине". Девочки не выдерживали издевательства солдат, некоторые не могли даже дойти до машины, чтобы ехать домой. Но Шимченко и Марию это не интересовало. Начался последний бой за уборку урожая - это были початки кукурузы. Все с мешками ломали початки, грузили на бестарки, а глубокие старики и малые дети на току очищали початки. Из других сел началось воровство кукурузы. Из русских подростков организовали конный отряд для охраны кукурузного поля. Если удавалось задержать вора, тот, кто это сделал получал в награду любую еврейскую девочку.

Списки евреев уточнял комендант, и Шимченко мучил вопрос, почему он вычеркнул из списка Цилю Савченко. Ее муж был летчиком и находился на фронте. У него был сын от первой жены Володя 10 лет и общая девочка Мира лет 4. Циля была беременна. Когда начались роды, комендант привез из города немца-врача. Шимченко недоумевал: он зарился на вещи, ведь до войны летчики жили лучше всех.

В это время Бочуловские получили из Германии письмо в котором была газета с фотографией их дочери Шуры в кругу немецкой семьи, где писалось, как она счастлива, работает горничной и наконец попала в культурную семью. Мать Шуры гордилась и всем показывала этот снимок. В один из субботних дней работающим на очистке початков кукурузы объявили, что все евреи должны идти домой, собрать нужные вещи и через два часа, ровно в 12.00 собраться в доме Шолом Айзика Гуревича. Кто опоздает - будет расстрелян. Начался плач, крик. Но Шимченко объявил, что их направляют в татарское село Картби, а оттуда под Симферополь, где они будут жить и трудиться. Никаких продуктов с собой не брать. Шимченко сопровождали наездники Бочуловский с ружьем, Коваленко, Титов.

Ровно через 2 часа прибыли почти все с детьми. Шимченко отмечал всех, кто прибыл, по списку. Бочуловский подъехал к старушке Шнеерсон Сейне: "Ты чего не идешь, сука старая", - огромным кнутом ударил ее. "Я не пийду, - она говорила по-украински и по-еврейски. - Кто буде смотреть за скотиной моей. Я ще воды корове не дала, цэ була моя кормилица". "Твою корову я заберу себе", - заявил он и начал избивать ее кнутом, ждал, пока она не возьмет свой узел с вещами и гнал ее бегом. Старуха падала, он еще сильнее бил ее кнутом. Кто-то заметил, что мальчик Боря Гуревич забежал в сарай к пустому дому Арона Годосевича, за ним погнался Титов, снял его с карниза, избил кнутом так, что он был весь в кровавых подтеках, и втолкнул в дом Гуревича.

Всем было приказано сидеть на полу молча. Сверили списки, не было Гиты Рабинович, Сарры Каданер и Гирша Каданера. Время шло, комендант с немецкой точностью расписал всю акцию по минутам. Во дворе стояли две бестарки, Шимченко, Коваленко, Бочуловский, Титов. Шимченко послал Титова - он отличался особой жестокостью - за Канадерами. Тот вернулся и доложил, что он лежит на полу мертвый, на руках у него намотано что-то, на плечах какой-то полосатый платок. Это было облачение перед началом молитвы. "Я его пинал ногами, бил кнутом, он мертвый". Шимченко послал бестарку, его привезли и бросили в комнату. Шимченко вызвал Абрама Рабиновича, завел его в сарай, велел раздеться и зазвал Ивана Коваленко. Тот был от рождения дебил, алкоголик и отличался особой жестокостью. Кнут для пыток он сделал особый, плетенный. Принесли ведро воды, он смочил кнут в воде и начал допрос: "Где баба твоя Гитка?" Абрам клялся, что он не знает, что он с двумя мальчиками Рувиком и Вовой пришел. Иван начал бить и каждый удар сопровождался матом. Кожа лопалась на теле Абрама, страшные кровоподтеки пошли по спине и лицу. Наконец, его облили водой и втолкнули в дом.

Всем велели выходить, маленьких детей и старика Каданера бросили в бестарки. Всех построили в колонны, велели идти молча, не разговаривать, не отставать. Девочки взялись за руки, и колонна двинулась. Возле колодцев д. Картби был очерчен круг. Всем было приказано раздеться догола, в двух шагах от круга аккуратно положить узлы с вещами и снятые вещи, лечь по кругу. Не кричать, а грызть землю зубами. Детей Абрама Рабиновича вывели в круг, велели обняться и закрыть глаза. В это время Титов и Коваленко кольями разбили черепа детей. От страха никто не кричал, люди от безумия грызли землю зубами. Маленьких детей бросали живыми в колодец. Таня Гинзбург просила у Бочуловского не убивать ее и мужа: "Ведь мы хорошо работали и будем хорошо работать". "Молчи, сука!". Расстреляли девочек, потом женщин, мужчины бросали убитых в колодец, а затем расстреляли мужчин. Погрузили все вещи и повезли в дом Гуревича. Там ждали два немецких солдата. В 16.00 прибыл комендант и пересмотрел с женой Бочуловского все. Все ценности забрал комендант, вещи велел почистить, привести в порядок и сдать в магазин, а выручку Бочуловская должна была сдать коменданту. Шимченко скрыл, что не нашел Сарру Каданер и Гиту Рабинович. Комендант поблагодарил всех и дал отпуск на двое суток. В доме Елены Денисовны состоялась грандиозная пьянка. Мария готовила, ловили кур, гусей, уток евреев и всю ночь пировали. А часть русского населения начала растаскивать мебель, одежду, птицу, все, что только можно было. Так, Андрей Калатур нагрузил мажару мебели и отвез в Черноморский район своим родственникам. Особенно расхватывали велосипеды, швейные машины, сепараторы. Комендант пересмотрел все вещи, ценности и золото забрал.

На утро Бочуловский и Титов выехали в поле на поиски Сарры Каданер. Ее нашли быстро, она сидела в копне соломы. Они ее привязали к бестарке и повели в село. Она попросила Титова, чтобы он подвез ее к его дому, она отдаст свои дорогие серьги его жене Василисе и попросит у нее чистую рубаху, чтобы ее убили в чистой рубашке. После этого ее, привязанную к бестарке, повели на расстрел. Иногда Бочуловский ударял кнутом лошадь, и бедная грузная старуха бежала за бестаркой. Она плакала, просила не делать этого, обещала на том свете молиться Богу за Бочаловского и его детей. Когда они подъехали к зловещему колодцу, она была едва жива, так как ее тело волочилось по земле. Они ее не расстреляли, а бросили в колодец. Теперь нужно было найти Гиту. Только к вечеру удалось ее найти, но она была невменяемая. Бочуловский вытащил у нее из-за пазухи коробочку с золотыми монетами, ее избили кнутами до полусмерти, повезли к колодцу и бросили туда.

Так, мои дорогие односельчане, печально закончился ваш жизненный путь на этом свете. Три ночи после войны я провел у Елены Денисовны. До 1970 г. продолжал собирать по крупицам весь материал. Часто люди развязывали языки и рассказывали в пьяном виде на свадьбах, куда меня и мою жену всегда приглашали. Там мне удалось многое выуживать.

Шимченко не унимался, его мучил вопрос, почему комендант не разрешал трогать Цилю Савченко. Но подвернулся случай. Через село проезжал обоз из молодых немецких солдат и остановился, чтобы напоить лошадей и накормить их. Шимченко подпоил солдат и попросил их расстрелять Цилю. Они вошли к ней в дом. В это время она с Володей старшим неродным сыном, лепила вареники с творогом. Она угостила солдат, они поели и сказали, чтобы она вышла из дома с девочкой Мирой и полуторамесячным Станиславом. За домом была огромная яма, откуда брали глину для замеса, когда мазали стены домов. Володя бросился к солдатам, целовал их сапоги, просил не убивать мать, но они оттолкнули его и расстреляли Цилю и ее детей. А Володя пошел по миру, возле Сак его приютила немецкая кухня, он носил воду, колол дрова и так кормился. Ночью женщины прикрыли тело Цили и ее детей и прикопали глиной. Когда кончилась война, прибыл Цилин муж и ее перезахоронили с почестями. Я видел фотографии, тела хорошо сохранились. Савченко до конца жизни приезжал ежегодно на могилу и сажал розы, он так и не женился. Встречался я и с Володей, он тоже не создал семью. У него было страшное нервное потрясение: "Когда я слышу плач или крик ребенка, я начинаю убегать". Зато Шимченко пировал победу, все вещи Цили и все хозяйство он прибрал к рукам.

Когда наши войска вошли, Титова сразу взяли в армию, и он погиб. Коваленко дали 10 лет, Марии дали 10 лет, а вот как смог отделаться Бочуловский, для всех загадка, откупился золотом или как.

Перед отступлением наших войск в Евпатории сформировался партизанский отряд. Агроном Кило был зачислен в отряд, но сумел убежать и работал в гестапо в г. Мелитополе. И вот произошел такой случай. Муцик Боровский вышел из окружения раненый и зашел в один из домов, попросил приют на несколько дней. Хозяйка была молодая учительница. Она ухаживала за ним, и он готовился уже перейти к своим. В один из дней он пошел к колонке за водой и встретился с Кило. Тот сделал вид, что не заметил, но пошел по следу. Муцик сразу сказал, что за ним придет гестапо. Он успел написать адреса братьев, которые жили в Икоре, и просил сообщить им, что его выдал Кило. Учительница после войны выполнила обещание. Кило арестовали, но вскоре выпустили, и он опять вернулся работать агрономом в Икор. Я знал судьбу своих родителей, что они расстреляны. Когда наши самолеты летали на поиск мин, особенно после шторма, брали всю наземную службу. Экипаж следил за воздухом, а мы должны были следить за поверхностью воды, не сорвало ли где-нибудь мину с якоря. И когда летели к Одессе, я наблюдал с воздуха за крышами нашего родного Икора. И решил написать рапорт, чтобы мне дали 10 суток узнать, что уцелело из нашего дома. Мне дали отпуск. Один офицер из нашей части дал мне адрес жены, просил зайти и передать привет: "На вокзале встретишь извозчика, лошадь у него с белой лысиной". Я подошел к старику, он очень обрадовался и повез меня к себе. Все очень обрадовались. Видно было, что они жили и при немцах неплохо, чего только не было на столе. Я с большим удовольствием поел домашнюю сметану и творог и впервые за долгие годы войны как убитый уснул на белоснежной постели. Утром он меня отвез в Икор. Первая, кого я встретил, была жена Титова Василиса. Я обратил внимание, что в ее ушах были сережки Сарры Каданер с большими голубыми камнями. Об этих серьгах шла легенда, что они помогают от болезней. Василиса плакала, сколько горя им пришлось пережить при немцах. Я подошел к своему дому, постучал. Вышла женщина, сказала, что она агроном и в дом ее поселили как агронома, но она спешит на работу и не может впустить меня в дом. За этой картиной наблюдала из окна Соня Бочуловская, она вышла, позвала меня и с рыданиями рассказала, сколько горя ей пришлось пережить. Муж ее залился слезами и вышел из дома. Я позавтракал у них и пошел по селу, пока не встретился с Еленой Денисовной, женой ветврача. Трое суток я прожил у нее, день и ночь она рассказывала мне всю печальную историю. Она твердила, что ее муж не вынесет, когда узнает все, что творила его дочь и во что превратила его дом.

В 1943 г. наше командование высадило в Евпатории морской десант, они выгнали фашистов из города (эти события известны как евпаторийский десант 5-7 января 1942 г. - М.Б.). Но фашисты сняли часть войск из Севастополя и разбили десантников. В это время на Черном море разыгрался шторм, и наше командование не смогло подбросить морским путем подкрепление. Десантники разбились на мелкие группы и ушли в разных направлениях. Группа десантников укрылась на скирде соломы в селе Колоски, ее выдал гестапо Петр Волощенко. Фашисты подожгли скирду, и десантники сгорели. Один раненный десантник укрылся в Икоре у приезжей женщины, она заявила в гестапо, и они послали две танкетки, привязали его за ноги, согнали все население Икора. Танкетки, медленно двигаясь в разные стороны, разорвали моряка, а часы, снятые с его руки, вручили этой предательнице. 10 суток отпуска пробежали быстро, я потерял сон. В Икоре меня встретил день Победы. Здесь я встретил русскую женщину Афену Давидовну, которая всю жизнь прожила с евреем мужем Абрамом Щеголевым. Когда люди узнали, что он еврей, она прятала его в лесу, ночами носила ему пищу и так спасла ему жизнь.

Я вернулся в часть 10 мая 1945 г. Меня встретила невеселая весть, что я направлен срочно в распоряжение воздушных сил Тихоокеанского флота, и нужно получать сухой паек и добираться по железной дороге. Я пошел к комиссару части и говорил, что я уже прошел 2 войны, финскую и Отечественную, здесь мой дом, но все мои доводы были безуспешными. "Ты человек дисциплинированный, если пошлем другого, он поедет домой и будет гостить там целый месяц, а туда нужно ехать срочно". Я понял, что всегда быть дисциплинированным плохо и пустился в путь для участия в войне с Японией.

Обо всем я написал Михаилу Ивановичу Калинину, почему такой предатель как Бочуловский на свободе. Но Бочуловский запугал все русское население, что он всех тоже посадит, кто разграбил еврейское население, и его никто не выдал. Как только начали возвращаться евреи Икора из эвакуации, Бочуловские выехали в Евпаторию, и вскоре оба умерли от рака.

Несколько слов о себе. Я и моя жена оба выросли в Икоре, кончили 4 класса еврейской школы, а затем учились в г. Евпатория, ютились по чужим квартирам. С детства я мечтал стать учителем. Будучи 12-летним мальчиком, по рекомендации учителей, подрабатывал репетиторством. В 1932 году мы очень голодали, я часто терял сознание в школе, это были голодные обмороки. Окончил 7 классов, поступил на рабфак. Мать нагладила мои старенькие брюки в заплатах, галстук, и я пошел на собеседование к директору рабфака Баирову. Он меня очень вежливо принял, но, когда увидел на мне красный галстук, рассмеялся. "У нас учатся директора совхозов, заводов, профсоюзные руководители. Мы готовим их ускоренным путем к поступлению в институт, а пионерской организации у нас нет. Почему ты такой худой?" Я молчал, что я мог ему сказать: "Я очень хочу учиться". Он написал мне записку и объяснил, как пройти в рабфаковскую столовую: "Там пообедаешь и приезжай 25 августа, мы зачислим тебя без экзаменов". Я пошел в столовую, сытно пообедал и счастливый пошел домой пешком.

Учился я очень хорошо, получал 40 руб. стипендию и 10 руб. за успешную учебу. У многих рабфаковцев образование было 4-5-6 классов, и они давно все забыли. Я охотно всем помогал, они меня даже иногда подкармливали. В 1939 г. вышел закон о всеобщей воинской повинности, и в октябре меня призвали на 4 года в армию на Балтийский флот в воздушные силы. Участвовал в войне с финнами, был обморожен, лежал в госпитале в г. Ленинграде. В 1940 г. был направлен в г. Молотов в авиационное морское техническое училище. После окончания его в сентябре 1941 г. направлен в воздушные силы Черноморского флота. Добираясь дорогами войны, мы поняли, что война будет трудная, долгая. Пришлось видеть страшную картину настоящей войны: сотни тысяч беженцев, бомбежки, гибель людей. Прибыл я в г. Новороссийск, получил направление в осажденный город Севастополь. Наши самолеты вели ночную разведку моря, сопровождали транспорты, охраняя их от подводных лодок фашистов. Сбрасывали грузы партизанам Крыма. Когда в Севастополе создалась особо трудная обстановка, наша часть перебазировалась в Поти, а меня, техника Свинцова и небольшой катер с катеристом оставили в Севастополе. Ночью самолеты бомбили вражеские части, мы встречали самолеты, я и Свинцов производили осмотр моторов и отправлялись на берег помогать грузить раненых. Так было 5 дней. На шестой день раненых собралось очень много, какой-то капитан-лейтенант стоял на катере с пистолетом в руках и кричал: "Только офицерский состав". Толпа раненых напирала, поднялся ветер, катер едва отошел 50 метров и утонул, погибли все. На утро немцы были уже в черте города. К вечеру подошли катера-охотники и подбирали всех, кто пустился вплавь на доске, скате автомобиля, на камере, и доставлял к тральщикам. Свинцов сразу мне сказал: "Исаак, твое дело плохо, ты еврей". Я никогда от него не ожидал такого. В это время подъехала полуторка, шофер предложил размонтировать 2 ската, дал мне и себе покрышки. Мы разделись, брюками обмотали голову. Я спрятал туда комсомольский билет, вошел в воду, судорога свела ногу, т.к. вода была еще холодная. Но я продвигался и поднимал руку вверх. Меня подобрали с катера-охотника и доставили на тральщик. Так моряки спасли меня от смерти.

На Дальнем Востоке война кончилась очень быстро, но демобилизацию задержали на целый год. И в 1946 г. я вернулся в Икор. За время войны я обеспечил 560 боевых вылетов, только в осажденном Севастополе 126. Но младший брат Рувим был сбит и попал в плен, и ко мне сразу изменилось отношение. Часто ночами вызывал особый отдел.

Читать 4 часть