Неопубликованная статья В.В. Груббе для журнала 'Агитатор' на роман И. Сельвинского "О, юность моя!"

Предлагаем вашему вниманию неопубликованную статью В.В. Груббе в журнале "Агитатор". Статья была уже верстана для журнала, но не опубликована в связи с "линией партии", поднявшей И. Сельвинского и его роман "О, юность моя!" (читать ссылка 1; ссылка 2) на высокий пропагандистский уровень. При прочтении статьи, как и самого романа, следует учитывать что роман не документальный, а художественный, хотя и основанный на реальных событиях. Статья публикуется с согласия семьи Груббе.

***

Журнал "Агитатор" - журнал ЦК КПСС, был основан в 1923 г. Первоначально орган ЦК РКП, МК РКП и Главнолитпросвета. Назывался "Памятка агитатора", с 1925 г. "Спутник агитатора". В 1925-36 г.г. издавался в двух вариантах: для города и для деревни. В 1956 ЦК КПСС признал необходимым издание журнала тиражом 300 тыс.экз. Журнал освещал вопросы внутренней и внешней политики КПСС и Советского правительства, обобщал опыт массово-политической работы, публиковал информацию о политической, экономической, культурной жизни страны и международном положении, помещал материалы в помощь идеологическим кадрам и учреждениям партии, популяризировал передовые методы труда, давал консультации и ответы на вопросы читателей, публиковал списки литепатуры, критико-библиографичкие статьи и справочные материалы. Выходил 2 раза в месяц, тираж (1969 г.) более 1 млн. экз.

***

29.12.1966 г.

Открытое письмо писателю И. Л. Сельвинскому

Уважаемый Илья Львович!

С искренней радостью узнала я о том, что в шестой и седьмой книжках журнала «Октябрь» за 1966 год опубликован ваш роман «о становлении Советской власти в Крыму, главным образом в Евпатории», как сказано в нашей местной газете. Можно было надеяться, что Вы, очевидец тех событий, расскажете молодому поколению правду о героическом времени, о замечательных людях, которым выпала честь создавать и утверждать Советскую власть кровью.

Теперь, когда роман «О, юность моя!» прочитан и перечитан, я с горечью думаю, что радость моя оказалась преждевременной и необоснованной. В романе Вы пользуетесь фактами истории, собственной памятью и легендами, как Вам заблагорассудится.

Недавно мне довелось услышать по радио, что в ряду произведений о революции роман Ильи Сельвинского отличается «безупречной правдивостью» воспоминаний. А это не так. Я не очевидец событий. Но в моих руках исторические документы, и они помогли мне увидеть жизнь маленького городка, какой она была полвека назад.

Осень в Евпатории не всегда тихая и ласковая. Осень семнадцатого года была хмурой, предгрозовой. В конце лета свернули добычу соли и камня на промыслах и каменоломнях. Дешевый труд батраков помещики и богатые колонисты в тот год заменили даровым трудом военнопленных. Толпы безработных осаждали здание Евпаторийской земской управы. В «Приморском санатории» и военных лазаретах спешно расставлялись дополнительные койки для раненых. На городском рынке голодные солдатки громили спекулянтов. В городе не хватало топлива. Мануфактура, обувь, сахар продавались по талонам. И каждый новый день империалистической войны усиливал голод и разруху. Такой была реальная обстановка в Евпатории перед Октябрьской революцией. Ничего похожего нет в романе. С пасторальной беззаботностью описываете вы мелкие радости и заботы своего героя: рыбную ловлю, спортивные гонки, бал в женской гимназии, посещение бани, кофейни, шашлычной... О войне и безработицу лишь несколько общих слов, о забастовке рабочих электростанции – вскользь, как о бессмысленной затее: «… У предводителя дворянства столько керосиновых ламп, что там забастовки и не заметили».

Вот еще пример: «Два дня длилось безвластие. Люди выходили на улицу в красных, лазоревых, и сиреневых pyбaxaх, которые надевали только на пасху, и торжественно лузгали семечки… В эти дни пекарни выпекали хлеб, базар был полон мяса, рыбы, масла...»  

Речь идет о тех днях, когда город оставили кайзеровские оккупанты. Но безвластия не было. Местная буржуазия в союзе с оккупантами правила до «этих дней» и в эти дни; когда в город вошли деникинцы, буржуазия осталась у власти. О благоденствии горожан не могло быть и речи. Город начисто был ограблен оккупантами. Деникинцы устроили массовую порку крестьян, прятавших последние крохи продовольствия.

И еще пример: «Володя Шокарев привел из белого Севастополя пароход пшеницы в дар евпаторийскому населению».  

Шокарев — персонаж не выдуманный. Это местный миллионер, заядлый и активный враг трудящихся. Таким был и его сын. А Вы, Илья Львович, изображаете его благодетелем. Зачем? Ведь в исторических документах нет далее намека на «подарок» Шокаревых революции. Не было такого «подарка».

Дело обстояло иначе. На Евпаторийской рейде стоял транспорт «Эмеранс» со ста тысячами пудов пшеницы. Большевик Семен Немич узнал об этом и доложил Евпаторийскому Комитету большевиков. По решению Комитета транспорт был захвачен вооруженным отрядом рабочих и под руководством С. Немича доставлен в голодающий революционный Севастополь. Произошло это в январе 1918 года.

Таков исторический факт. Зачем же Вы его перевернули с ног на голову? Революционную заслугу евпаторийских большевиков приписали миллионеру, одному из злейших врагов революции Шокареву.

В обстановке всеобщей усталости от войны накал политической борьбы в маленьком городке, как и во всей России, был чрезвычайно высоким. Шестнадцать буржуазных партий и националистических групп боролись против влияния большевиков на массы. Духом времени, или, как вы говорите, «дыханием эпохи» была ожесточенная классовая борьба. Большевиков в Евпатории было немного, не более двухсот из двадцати пяти тысяч горожан. Но были они крепко спаянной, боевоопособной организацией, тесно связанной с трудящимися массами и Центральным Комитетом РСДРП(б).

В сентябре 1917 года при активной помощи посланца ЦК, латышского коммуниста П.П. Шепте (Жана Миллера), евпаторийские большевики очистили свои ряды от соглашателей-меньшевиков и четко определили свою тактическую линию. Эта линия была продиктована ленинскими статьями в «Правде» и состояла в том, чтобы добиться доверия и поддержки максимального числа трудящихся, убедив их в том, что у России объективно не было иного выхода, из ненавистной войны, из ярма эксплуататорского строя, кроме социалистической революции.

Большевикам было трудно, очень трудно. Их выступления освистывали на заседаниях эсеро-меньшевистского Совета, им не давали слова на митингах, на них натравливали анархистов и черносотенцев. Но они не сдавались, шли в казармы, на промысла, в мастерские, в деревни.

Уже в декабре 1917 года десять тысяч крестьян и городской бедноты, почти пять тысяч солдат местного гарнизона Евпатории добровольно, без какого-либо принуждения, оказали доверие партии Ленина и Дзержинского, большинство в Евпаторийском Совете было завоевано ленинцами, и в Пушкинской аудитории, как сообщала местная газета, «призвание власти Совета народных комиссаров было столь восторженным, что толпа качала на руках Караева, как подлинного героя дня».

Всматриваешься теперь, полевка спустя,в пожелтевшие страницы протоколов партийных собраний, перечитываешь не всегда гладкие, но такие пламенные, искренние строки резолюций большевистских митингов, и думаешь: какой же силы коммунистические идеи, так безраздельно овладевшие массами, какого несгибаемого мужества и верности были пропагандисты и защитники этих идей!

А если судить по роману, то в городке вроде и не было ожесточенной борьбы большевиков с меньшевиками, эсерами, анархистами. И понимание классовой борьбы у автора не поднимается выше обывательского: «Неимущие грабили имущих».

В романе проводится мысль, будто между анархистами и большевиками не было существенного различия: те и другие «брали себе свое». Изображается, например, анархист Андрон, пытавшийся с дружками присвоить шхуну капиталиста. При этом он беззастенчиво спекулирует именем Ленина, а большевики Караев и Петриченко заботятся о его судьбе так, будто разделяют его анархистские замашки.  

В романе есть такая сцена. В Пушкинской аудитории на лекции одного адвоката председательствует Караев. На провокационный вопрос из зала: «Как понять лозунг Ленина «Грабь награбленное», Караев якобы ответил: «Маркс и Ленин учат, что «буржуи своими нетрудовыми доходами определенно грабят народ. Значит, народ, в свою очередь, имеет право грабить своих грабителей. Он возвращает себе свое!»

Вы, Илья Львович, должны бы знать, что Маркс и Ленин никогда не выдвигали и не поддерживали этого анархистского лозунга. И если Вы действительно были знакомы с евпаторийским большевиком Караевым, то знаете, что он никогда не произносил речей, приписанных ему в романе. Пламенный трибун, мужественный борец, непримиримый ко всякого рода соглашательству, руководитель евпаторийских большевиков Караев до конца был предан делу рабочего класса. За это его любили рабочие и солдаты, за это же его люто ненавидели прихвостни буржуазии меньшевики и эсеры. Изображенная в Вашем романе легенда о гибели Караева из-за собственной неосторожности выдумана меньшевиками, предавшими Караева.

В сравнении с большевиком Семеном Немичем выведенный Вами баптист Устин, называющий себя анархистом— благородная личность. Сенька Немич в романе — малограмотный парень с молотком в кармане, босяк. Исторический же, подлинный Семен Немич был культурным, начитанным рабочим. С фронта он вернулся вооруженным офицером и у него не было надобности таскать в кармане молоток вместо нагана. Это был отчаянной храбрости военачальник, по праву и знаниям возглавлявший смелые операции Красной гвардии. Зачем же Вы так исказили и принизили личность славного борца революции?

Столь же искаженно, как и Немича, изобразили Вы и портового матроса Виктора Груббе, председателя евпаторийской чека. Груббе окончил реальное училище. Он был образованным человеком для своего времени. Вы неоднократно заявляли в своих статьях, что в ту пору были под началом большевика Груббе и, следовательно, знаете, что Груббе был старшиной евпаторийского гидроавиационного поста службы наблюдения и связи Черноморского флота. А Вы нарисовали его босяком-оборванцем, невеждой. Расстрелянный белогвардейцами в 1919 году, большевик Виктор Васильевич Груббе, достоин правдивого изображения.

Не менее странные превращения происходят у Вас в романе и с другими действующими лицами.

Брату Ленина Дмитрию Ильичу Ульянову Вы приписываете не только «чуть-чуть барский баритон», а и чуждый образ мыслей. Описанная в романе история анархиста Андрона, вора-проказника, укравшего дубинку у вора-помещика, не имела никакого отношения ни к большевистски на­строенным массам, ни к Караеву, ни, тем более, к Д.И. Ульянову. В 1917 году Д.И. Ульянов не жил в Евпатории.

Размышления об анархизме и большевизме, приписанные Вами Д.И. Ульянову, на самом деле характерны для меньшевиков. Только меньшевик мог в решающий момент борьбы за власть Советов, когда надо было браться за оружие, проповедовать как «главную задачу времени» «идейную вооруженность масс». Только меньшевик, а не Дмитрий Ульянов мог посоветовать для спасения провалившегося анархиста собрать подписи граждан под петицией, адресованной лично Джеферу Сейдамету — правителю Крыма. Дальше упований на милость власть имущих «революционность» меньшевиков не шла.  

Главными действующими силами революции в Евпатории были рабочие и солдаты. Именно на них и опирались большевики. В Вашем романе главные герои революции — гимназисты. А по историческим документам известно, что многие гимназисты в Евпатории были на стороне контрреволюции. Из них был сформирован белогвардейский отряд, и отряд этот активно участвовал в захвате большевистской береговой батареи и в истреблении красногвардейцев-партизан в каменоломнях. Гимназисты Рупчев, Русанов и Розенберг расстреливали евпаторийских большевиков неподалеку от станции дай Семь Колодезей.

Своего главного героя гимназиста Елисея Бредихина (Леську) вы, правда, выво­дите как сына и внука рыбака. Но ваш Леська жмется не к рыбакам, не к рабочим и солдатам, а к сынкам миллионеров. Симпатия автора на стороне того Леськи, который испытывает страх и отвращение к революции, отнявшей у него все, что было привычным и дорогим его сердцу — его общество, его друзей. Юноша без стойких политических убеждений, рабски преданный своим старым хозяевам и предрассудкам, мог только приспособиться к революции, а не стать ее активным участником.

Елисей Бредихин, каким он создан в романе, может быть только буржуазным интеллигентом, и никем другим. И с позиций этого Леськи, с позиций буржуазно-интеллигентского индивидуализма оцениваются, хотя и с достаточной осмотрительностью, исторические события в романе. В этом еще и еще раз убеждают нас такие строчки: «Леська шел по городу. (Речь идет о Севастополе). Каждый поворот, каждое здание напоминало о знаменитой обороне против англо-франко-сардинской коалиции.  

Каждый камень говорил о геройстве русских моряков. Но вот пришло время — и снова, на рейде, как победитель, стоит французский крейсер. Чего стоит кровь предков, о которых кричат все эти памятники, монументы, братские кладбища, названия улиц с наименованием бастионов?» Стало быть, кровь предков, отстаивавших — и отстоявших! — Отчизну ничего не стоит? И так рассуждает положительный герой романа. И роман этот публикуется в канун пятидесятилетия Октябрьской революции! Худшего нигилизма трудно представить. Зачем это написано Вами, Илья Львович? Надеюсь, Вы не хотели преподать урок нынешней юности, к которой обращен роман — не принимать всерьез героическое прошлое нашего наро­да, о котором «кричат» памятники и монументы? Кровь предков ничего не стоит…  

Нет, уважаемый романист, кровь предков для нас священна. И тех, которые пали в боях за Отчизну сто лет назад, и тех, которые сложили свои головы на баррикадах революции, и тех, которые отстояли Родину в боях с фашизмом. В этом духе мы воспитывали и будем воспитывать нашу юность.

***

На главной улице Евпатории и над старыми штольнями Мамайской каменоломни высятся скромные обелиски. Зимой и летом у их подножий живые цветы. Горожане и многочисленные гости-курортники с глубоким уважением и благодарностью чтут память те, кто отдал жизнь в борьбе за победу Советской власти, за торжество коммунистических идей.

Бывало, что и на рейде Евпатории стояли чужие корабли. Но тогда с риском для жизни прятали евпаторийцы мраморные доски от обелисков с именами первых коммунаров. В горячке боя с фашистскими захватчиками севастопольские матросы-десантники не забыли снять бескозырки перед могилой героев-большевиков.

Нет, мы не из тех Елисеев, не помнящих родства, кто, заметив чужой корабль на рейде, начинает скулить: «Чего стоит кровь наших предков?». Мы не торгуем ни кровью, ни памятью наших отцов. Капли их крови в каждом из нас. У этих капель удивительное свойство: они множатся в крови из поколенья в поколенье.

У ленинцев-большевиков завидная судьба. Многих из них уже нет в живых, но они всегда с нами.