'Воспоминание о Крыме'. Княжна Е.С. Горчакова. 1880 г.

***

Сакскiя грязи

Я прожила на Сакских грязях ровно три недели, взяла 14-ть ванн всего с ропными (рапны́ми - М.Б.), так что отдыхала между ваннами немного и только один раз могла съездить в Евпаторию, в 19-ти верстах от Сак.

Дорога гладкая, как паркет. Коляски и фаэтоны вообще в Крыму очень покойны и процесс езды приятен и не утомителен. Мы съездили в Евпаторию с г-жей Т… и её дочерью, прелестной девочкой лет четырех, которая уже была в Крыму в прошлом году и все уверяла, что Саки не Крым, потому что нет моря. Я разделяла её мнение и с нетерпением ждала той минуты, когда, наконец, оно явится перед нами. И что-же?…

Мы подъехали к бесчисленным Евпаторийским мельницам; их вдруг видно более двадцати, при въезде в город; стоят они все рядом, точно детские игрушки, а за ними море, синее, неподвижное море. Я увидала море в первый раз, но оно меня не поразило; немного темней и шире Волги, а я ожидала совсем другое. Г-жа Т. Говорила мне, что оно было особенно тихо в этот день и поэтому не произвело на меня того впечатления, которого я ожидала; но бывают дни, когда оно бурлит, а осенью даже выкидывает корабли на берег, на тот самый берег, по которому мы проезжали и откуда оно мне казалось таким спокойным, невозмутимым.

Въезжая в город, мы проехали мимо артезианского колодца; он снабжает весь город очень хорошей водой и дал имя улице Фонтанная (часть современной улицы Революции, от трамвайного кольца на Эскадронной до Караева - М.Б,), лучшей в городе: на ней много домов белых, низеньких, чистеньких, на вид, по крайней мере, с палисадниками и дворами, выходящими на море. Улица засажена белыми акациями; они много пострадали от холодов прошедшей зимы: морозы доходили говорят до 40; померзли все виноградники и фруктовые деревья, что разорило жителей Евпатории и многих местностей Крыма.

Оставив наши пледы в клубе, мы отправились искать кофейню, где бы мы могли выпить чашку кофе. Долго наши поиски были безуспешны; наконец мы увидали вывеску: французская булочная и кондитерская, и войдя в довольно большую, низкую комнату, в которой стоял накрытый стол с грязной скатертью и вазой с поблекшими искусственными цветами, добились цели наших желаний.

Нам подали кофе, но, увы, он был очень невкусен и притом сливки отличались своею жидкостью и синеватым цветом снятого молока, так что, несмотря на жажду, мучившую нас, мы с трудом могли проглотить по чашке этого нектара. В комнате была страшная духота и громадное количество мух. Маленькая Леля прельстилась конфетами, разложенными в витринах, но они казались так не свежи и не аппетитны, что мы не решились их купить, а взяли одну тянучку на пробу; но тянучка оказалась окаменелостью, привезенной из Москвы, по крайней мере, тому назад полгода, и мы её выкинули на тротуар, выйдя из кофейни.

Я сказала на тротуар, но в Евпатории тротуаров нет; их заменяют камни всех форм и размеров, так что, если забудешь смотреть под ноги, очень легко растянуться на улице и сломать себе шею. Побродив по базару (скорее всего имеется в виду базар на месте трамвайного кольца на Эскадронной - М.Б.), где меня поразили лавки сапожников, портных, медников, шорников, не только торгующих, но даже и работающих на улице, мы прошли через большую арку (Ворота Дровяного базара - М.Б.), совершенно в восточном вкусе, и пошли далее по узким, неимоверно грязным переулкам, в сопровождении какого-то человека, довольно бедно одетого и говорившего ломаным русским языком. Он взялся проводить нас в караимскую синагогу (кенасу - М.Б.), составляющую с мечетью единственные замечательные здания в Евпатории.

Вел он нас долго; сперва через греческий квартал, потом через караимский, где много красивых домов, но они все обращены на улицу задами, или окружены высокими стенами с маленькими железными калитками. Если и виднеется кое-где окно, то оно защищено решеткой из железа, почти всегда массивной, старинной работы. Улицы в этих кварталах до того узки, что разъехаться двум, даже маленьким экипажам, невозможно и до того кривы и сбивчивы, что без проводника из этого лабиринта никак не выйдешь.

Наш проводник оказался караимом и по дороге в синагогу предложил нам зайти в его домик. Мы остановились у калитки, он дернул большое, железное кольцо, послышались торопливые шаги и перед нами явилась его жена, с ребенком на руках. Другой мальчик побольше прятался за мать и выглядывал на нас, точно испуганный заяц; его черные глаза и всклоченные волосы резко отделялись от бледного лица, в котором не было ничего детского; он мне показался больным и я спросила у отца здоров ли он. Здоров, ничего; войдите, прошу вас. В дворике было очень чисто. Как и все караимские дворы, он был вымощен каменными плитами и снабжен маленьким колодцем в виде цистерны с водой соленою не годною для питья и приготовления пищи.

Пресную воду все жители Евпатории берут из артезианского колодца и потом, наливая её в каменные кувшины, очень похожие формой на древние амфоры, опускают в колодцы соленой воды, где она сохраняется свежей в самые жаркие дни. Прежде чем мы вошли в домик, хозяин показал нам, на одной из стен, следы турецкой бомбы пущенной в последнюю войну (Русско-турецкая война 1877-1878 г.г. Обстрел Евпатории турецкими кораблями был 30.12.1877 г. и 27.06.1878 г. - М.Б.), когда Турки бомбардировали Евпаторию в течение целых суток, и глубоко вздыхал объясняя нам, что не мог исправить до сих пор сильно попорченную стену по недостатку средств.

Войдя в сени, мы увидали дверь направо и другую налево, в которую и вошли; первая комната была большая, но низкая и довольно темная; кругом стен тянулся целый ряд низких диванов, покрытых ситцем; около них стояло несколько маленьких столов в виде табуреток из темного дерева. Мы сели; хозяин сел также, но жена его и мальчик безмолвно глядели на нас, и сесть не решались, не смотря на наши убеждения.

Женщина не понимала ни слова по-русски, и отвечала на наши вопросы, которые ей переводил муж, только поклонами и улыбками. Ей было лет тридцать не более, но как все южные женщины, она казалась гораздо старше; черные глаза с поволокой, как-то грустно глядели то на нас, то на мужа; волосы также черные, густыми прядями выбивались из-под цветного, шелкового платка, спущенного на затылок одним длинным концом; платье простое, ситцевое было чисто и плотно облегало её довольно высокую, стройную фигуру; лицо её было желтовато-бледно, рука, которой она беспрестанно гладила всклокоченные волосы сына, поразила меня своей миниатюрностью и правильностью формы. Когда мне потом случалось видеть татарских женщин, я нашла много сходства между ними и этой караимкой; то же самое выражение задумчивой грусти, та же молчаливая покорность, те же бессознательные, как будто невольные ласки к детям.

В татарах, караимах и греках южного берега Крыма виден один тип, что весьма понятно, так как они все смешанного происхождения и может быть в них есть кровь древних греков, населявших некогда Таврический полуостров. Теперь караимки, особенно молодые и богатые, бросают свой национальный костюм и одеваются по парижским журналам, но до сих пор их костюм очень походил на костюм татарок, кроме чадры, т.?е. белого покрывала, закутывающего татарку, когда она выходит на улицу, и желтых сафьянных туфель, которых караимки не носят.

В комнате, где мы сидели, сильно пахло мятой, розовой водой и чем-то неопределенным, но очень душистым; я никак не могла понять, что это за запах и решила, что он присущ караимам, но когда мы простившись стали выходить из домика, молчаливая хозяйка отворила дверь в другую половину дома, а муж её объяснил нам, что они сдают её в наймы на летнее время. Тут было две комнаты, одна крошечная, другая довольно большая; обе были совершенно пусты, только в середине второй стоял маленький стол с витриной и в ней свежие, караимские конфеты.

Тогда я поняла откуда распространялся этот запах мяты, розового масла и других специй, поразивший меня при входе в домик караима — он был кондитер и дом его и он сам были пропитаны теми духами, которые с изобилием употребляются при производстве караимских конфет. Эти конфеты очень вкусны, но только когда они свежи. Мы купили их 2 ф. у бедного кондитера и распростившись с его женой, пошли за ним в синагогу.

Их собственно две: одна очень большая (Большая кенаса - М.Б.), которая теперь переделывается заново, и другая (Малая кенаса - М.Б.) гораздо меньше и древнее первой. Они соединены между собой двором, вымощенным плитами из белого мрамора. Этот двор имеет вид крытой беседки; вместо крыши деревянная, сквозная решетка, по которой вьется виноград. Здесь караимы справляют обыкновенно праздник Кущей. Прошедшей зимой виноградники вымерзли и при мне вырубали несколько больших виноградных лоз, из которых некоторые были толщиной более 3-х вершков в диаметре. Говорят, когда эти лозы покрывались плодами, двор синагоги представлял очаровательный вид, тем более, что виноград был в большом изобилии и самых лучших сортов.

Двор суживается между двумя синагогами и украшен памятником из белого и серого мрамора, привезенного из Италии и поставленного тут евпаторийскими караимами в память посещения их синагоги покойным императором Александром I.

От памятника до самого выхода идет большая аллея белых акаций; они все окружены белыми, мраморными плитами и за деревьями, с одной стороны здание, где помещается караимская школа, с другой стена, в которую вделаны большие, мраморные плиты, с изречениями из библии и с именами умерших караимов, удостоившихся этой чести своими добродетелями, или особенными услугами своим соотечественникам. В этой аллее так и веет востоком, библейской стариной, и когда у входа в синагогу, на каменной скамье, я увидала несколько караимов, с длинными белыми бородами, с черными, оживленными глазами, услыхала их речи на непонятном мне языке, мне показалось, что тут важно сидят не потомки Авраама и Лавана, но они сами и, поклонившись им невольно, я вошла в синагогу под приятным и серьезным впечатлением, навеянным этими чисто библейскими типами.

Солнце садилось. В синагоге, обыкновенно сумрачной, царствовал теперь какой-то таинственный полусвет, а на люстрах (их я насчитала 12-ть) играли последние лучи солнца и каждое стеклышко хрустальных люстр отражало красные, желтые, фиолетовые искры, и блестело как алмазы громадных ожерелий.

Пол синагоги весь устлан коврами. Она разделена на две части колоннами; от входа до колонн стоят рядами низенькие скамейки; на каждой скамейке шандальчик и книга для каждого молящегося. В стенах вделаны шкапчики для книг, а на колоннах, в мешках из бархата, или другой материи, лежат длинные шарфы, большей частью из белого полотна. Наш проводник надел один из них на плечи, чтобы показать нам, как их надевают верующие во время службы, в знак сосредоточения мыслей и изгнания суетных помыслов.

В другую часть синагоги, за колоннами, могут только входить раввины и их помощники. Там, где в православных храмах иконостас, в середине устроена небольшая кафедра, за ней за занавесом хранится Пятикнижие, духовное сокровище караимов. С обеих сторон этой кафедры стоят два старинных, больших кресла; на одном из них сидит, во время богослужения, главный раввин, или гакам (гахам - М.Б.), а на другом, в первую субботу после своей свадьбы, садится новобрачный. Женщины же у них помещаются на хорах, за очень частой решеткой, так что их видеть невозможно; но им видно и слышно все, что происходит в синагоге, на хоры особый ход снаружи по маленькой, круглой лестнице.

Наш проводник предложил нам присутствовать при вечерней службе в синагоге, но становилось поздно, и, хотя вечер был прелестный, мы побоялись сырости и решили, что пора собираться домой. Поблагодарив нашего любезного чичероне, мы отправились на площадь около клуба, где нас ожидала коляска, закутались в пледы и выехали из Евпатории, очень довольные нашей прогулкой.

В Крыму, как вообще на юге, сумерек нет. Когда мы выезжали из города солнце только что село в густую, черную тучу, но вскоре стемнело совсем; над морем взошла полная, светлая луна и настала прелестнейшая ночь, тихая, благоухающая, теплая; такая теплая, что мы скоро сняли пледы и радовались, когда свежий ветерок с моря хоть на минуту освежал нас.

Не смотря на яркий свет луны, кое-где блистали на небе крупные звезды, а большая туча, за которой скрылось солнце, казалась свинцовым облаком, с темно-багровыми полосами. Это была грозовая туча, но грома не было слышно, только молния беспрестанно сверкала большими зигзагами сверху вниз, рассыпалась искрами во все направления, загоралась и потухала вдруг на белых окраинах тучи и освещала нам путь, словно нарочно для нас зажженный электрический огонь. Г-жа Т… и я, мы не могли налюбоваться на эту картину. Леля заснула на руках матери; мы обе молчали, не хотелось прерывать тишины этой чудной ночи; бывают минуты, когда сердце так полно, что хочется молчать и наслаждаться, это была одна из тех минут и я радовалась, что Г-жа Т… была в таком же настроении. Часто случается, что хочешь, не хочешь, а нужно отвечать на вопросы, на восклицания восторга, на воспоминания подобных восхитительных сцен и пр. и пр.

Мы ехали скоро, добрые лошадки отдохнули и спешили домой; пыль улеглась и воздух, воздух Крыма окружал нас, веял нам в лицо живительной прохладой, удалял от нас суетные мысли, скучные мелочи нашей искусственной жизни и увлекал за собой в тот чудный мир природы, где все равны; где нет ни бедных, ни богатых, ни молодых, ни старых, ни простых, ни знатных, где все одинаково наслаждаются всем, что Бог дал для каждого: теплым солнечным днем, тихим морем, синим небом и такой прелестной, очаровательной ночью. И вспомнив, как утром полураздетый Турок, сидя на пристани, в полном блаженстве покуривал вместо обеда, свою неизменную трубку, и как Татарин с аппетитом закусывал на базаре ломтем хлеба и головкой чеснока, не только не думая роптать на бедность, но с гордым видом человека совершенно довольного своей судьбой, я невольно задала себе вопрос: к чему богатство, к чему роскошь, к чему блага цивилизации?… Делают ли они людей счастливее, делают ли они их добрей?…

Вдруг голос ямщика прервал мои размышления. Он просил позволения остановиться и попоить лошадей. До Сак осталось ещё верст 12. Мы свернули с большой дороги и подъехали к самому колодцу, в глубокой лощине. Пока он наливал воду в бадейку, нас окружил целый рой огромных жуков; они летали над коляской и щелкали по полуподнятому верху, как брошенные с неба орехи. Мы от них всячески отмахивались и старались не кричать, чтоб не испугать девочки, которая проснулась и не могла понять, что летало вокруг нее и отчего мы метались по коляске, как сумасшедшие. Ямщик поил лошадей и посмеивался, глядя на наши эволюции. «Это ничего, это только мушки!», говорил по-русски молодой татарин, «не бойтесь, мадам, это ничего!» Но когда он сел на козлы и его начали щелкать по голове и по шее эти несносные жуки, он также вскрикивал и прекомично отгонял их кнутом, что, конечно, ему не удавалось.

Евпаторiя и ея окрестности

Когда я приехала в Евпаторию, где предполагала пробыть только неделю, я в гостиницах не нашла ни одного свободного номера, о чем впрочем не очень жалела, зная по рассказам многих, что обе евпаторийские гостиницы очень грязны. Ямщик, который привез нас, говорил, что есть хорошее помещение у одного чиновника С…. со столом и самоваром за 4 руб. в сутки. Не зная никого в городе, мы поверили его рекомендации и направились в какой-то узкий, весьма невзрачный переулок, за мечеть, где вместо домов высились только одни стены с железными или деревянными калитками.

Первое впечатление было неприятно, но войдя в чистый, вымощенный дворик и осмотрев большую, опрятную комнату, с приличной мебелью, я согласилась на условия хозяев и до сих пор вспоминаю с удовольствием о неделе, проведенной у них.

Я ходила купаться раз в день, а остальное время проводила или дома в галерее, выходившей на двор, или на бульваре, на берегу моря. Это единственное место гуляния для евпаторийских жителей.

Днем здесь очень жарко, белые акации ещё молоды и тени дают мало; но вечером, когда солнце скрывается за кровлями домов, и рано утром бывает приятно поглядеть на море, иногда бурное, иногда тихое, как нескончаемое, голубое зеркало, иногда беспрестанно изменяющее цвет и вид.

На бульваре четыре раза в неделю играет музыка от 6 до 10 часов вечера, а два раза она играет для танцующих в клубе, около бульвара, так что гуляющие наслаждаются ею и в эти дни; она довольно плоха, но жители ею довольны и жалеют о ней, когда по закрытии сезона, она перестает играть на бульваре.

Довольно красив вид на Евпаторию с пристани, когда зажгутся огни подворья "Византия" и фонари на бульваре; эти светящиеся точки посреди зелени рельефно отделяются на темном фоне соседних домов, над которыми высится мрачный купол мечети и спускается нескончаемым пологом звездное небо.

Мечеть своим наружным видом очень напоминает Софийскую мечеть в Константинополе. Татары называют её Джума-Джами, т.е. мечеть Пятницы. Известно, что у мусульман Пятница праздничный день. По некоторым преданиям она была, первоначально, кафедральным собором греческого города Евпатории и превращена в мечеть Татарами, когда они завоевали Крым; по другим же данным она была выстроена в XVI столетии ханом Девлет Гиреем.

Её архитектура очень красива; большой купол имеет 50 футов в диаметре и с южной стороны фасада находится ещё по два купола; высокие её минареты теперь уже не существуют, они свалились давно от ветра, во время бури, и евпаторийские мусульмане настолько бедны, что не могли их исправить, или воздвигнуть новые.

Вообще все здание очень запущено; снаружи стены кое-где растрескались и почти все покрыты плесенью; обширный двор в страшном небрежении, так что трудно по нему пройти. Внутри мечети стены выбелены; потолки выкрашены красной краской, но украшений нет никаких и кафедра, похожая на католическую, на которую входит их мулла для чтения Корана, готова обрушиться.

Я была в мечети во время службы. Меня поразили внимание и сосредоточенность правоверных. Они все стояли, или, вернее сказать, сидели на коленах, кто на ковриках, кто на рогожках; их было человек около ста, в том числе турки, приехавшие накануне с дровами из Синопа. Около каждого молящегося стояли туфли разных форм и цветов, были даже старые калоши; на некоторых были надеты фески, на других чалмы; мелькали между ними две, три белые; это означало, что носившие их совершили путешествие в Мекку, к храму Каабы.

У входа в мечеть толпились человек тридцать приезжих, проживавших в Евпатории. Были русские и иностранцы; они шептались, шумели входя и выходя из мечети, но ни один из молящихся не обернул головы в нашу сторону; все стояли неподвижно, набожно скрестив руки на груди и следя за чтением муллы, повторяли за ним некоторые слова тем же певучим голосом; особенно слово: Аллах, Аллах — повторялось всеми с большим одушевлением.

Евпатория, у татар и турок Гёзлеве, т.е. наблюдай, переделанное русскими в Козлов, порядочный городок; в нем более 8000 жителей, большей частью караимы и греки.

Татары, живущие в Евпатории, бедны; русских же, кроме чиновников, очень мало, так что и в управлении города влияние главным образом выпадает на долю караимов; из их среды почти всегда выбираются городские головы и прочие выборные лица; они люди честные, умные и в последнее время довольно образованные, но к делу общественному относятся равнодушно и ничего не предпринимают для улучшения родного города.

Евпатория оживает только во время морских купаний, а остальное время года спит непробудным сном наших уездных городов, между тем как по своему положению она могла бы сделаться богатым и цветущим приморским городом.

Морские купания в Евпатории славятся, как самые лучшие в Крыму, и привлекают большое число посетителей. Евпаторийский берег может сравниться только с берегом Канн в южной Франции; такой же отлогий и песчаный.

Но жители города ни мало не заботятся об удобствах приезжающих. На весь город только две гостиницы, а частные квартиры редко бывают удобны и опрятны. Купальни же на море, прямой источник дохода для города, содержатся крайне небрежно; лестницы скользки, мостики или лавы от берега до купальни едва держатся и пляшут под вами, как старые клавикорды, раздавая при этом зловещий треск, и не редко случалось, что купающиеся падали и очень ушибались.

Пыль в городе страшная, а когда перед вечером поливают бульвар и главную улицу от клуба до пристани, то так усердно (в море конечно воды довольно), что образуются грязь и лужи и приходится надевать галоши, или возвращаться домой с сырыми ботинками.

В городе мужская и женская прогимназии; оба здания очень хороши снаружи; о них не могу ничего более сказать. На бульваре я встречала много гимназистов и гимназисток; они наслаждались вполне каникулами; катались на лодках и обращали на себя внимание однообразно снующих взад и вперед гуляющих своими оживленными прениями и взрывами громкого смеха.

После морских купаний в Евпатории мне предписано было доктором взять ещё несколько морских ванн на южном берегу Крыма. Я намеревалась провести недель шесть в имении Гг. Первушиных Артеке, прекрасной местности у подошвы Аю Дага, в 20 верстах от Ялты. Но на пути мне захотелось побывать в Севастополе, помолиться на могиле дяди, взглянуть на братские могилы, на Малахов курган, — поклониться до земли многострадальному городу.

Обычный путь от Евпатории до Севастополя морем; на пароходе четыре часа езды. Но я предпочла ехать берегом, как шли в 1854 году союзные войска, после первой их высадки на русскую землю, и наняла лошадей и коляску от Евпатории до Севастополя за 18-ть рублей, так как ветвь почтовой дороги теперь упразднена и иначе ехать нельзя, как на вольных, т.е. наемных лошадях.

Морской берег между Евпаторией и Севастополем имеет форму продолговатой дуги и Черное море образует здесь открытый залив, в который впадают почти параллельно: Булганак, Алма, Кача, Бельбек. Дорога ровна и удобна, но не представляет другого интереса, кроме исторического воспоминания столь дорогого русскому сердцу.

За Евпаторией дорога тянется более десяти верст по песчаной косе, отделяющей соляное озеро (Гнилое) от моря. Нет сомнения, что коса эта образовалась позднее и что в первобытные времена Гнилое озеро составляло часть моря, теперь здесь виднеются домики кордона, две, три убогие хижины, караулки солепромышленников и деревни Камышлы и Контуган.

Затем дорога отходит несколько от моря, проходит через немецкую колонию, где много фруктовых садов и виноградников, и достигает деревни Алма Тамак (сегодня село Песчанное Бахчисарайского района - М.Б.); здесь мы стояли часа два, чтобы дать лошадям вздохнуть. Эти два часа мы провели в тенистом, роскошном, фруктовом саду, принадлежащем богатому Караиму.

Выехав из Евпатории рано утром, дорогой мы не страдали от жары, тем более что ветер дул с моря и приносил нам прохладу. Но тут в затишье, солнце жгло немилосердно и не смотря на тень каштановых и ореховых деревьев, под которыми мы приютились, было нестерпимо жарко.