Крым 1920. Евпаторийский исход

С маленькой шхуны, пришедшей из Евпатории, мне кричит возбуждённый, обрадованный голос:
– Ведь вы тоже – донец. Мы с вами встречались. Ради Бога, скажите, что с нами будет?..
Н.Л-Н. На рейде [25, с. 42]

I.

Поражение врангелевских войск и эвакуация частей подразделений Русской армии в ноябре 1920 года фактически означала окончание Гражданской войны не только в Крыму, но и почти на всей территории созданного спустя два года СССР. И хотя завершением Гражданской войны справедливо принято считать 1922 год, когда прекратились боевые действия на Дальнем Востоке и Дальневосточная республика (ДВР) 15 ноября была включена в состав РСФСР, но масштабы тех боёв не идут ни в какое сравнение с проходившими в ходе противостояния белых и красных в течение 1918–1920 гг.

Событиям 1920 г. в Крыму за прошедшее столетие посвящено огромное количество публикаций. Их число значительно увеличилось в постперестроечное время в связи с переоценкой и переосмыслением роли Белого движения в отечественной истории. В драматической, а подчас трагической судьбе Белой армии на завершающих этапах борьбы с большевистскими войсками остро проявились черты, характерные для многолетней борьбы противоборствующих сил, охватившей всю территорию бывшей Российской империи. Решение военного командования, действия войск, состояние гражданского общества в Крыму и многое другое, определившее облик последней территории, контролируемой белыми, в значительной степени даёт ключ к пониманию глубинных разрушительных процессов, ставших причиной национальной трагедии народа.

В представленном очерке рассматривается лишь одно из локальных событий на завершающем этапе Гражданской войны – эвакуация белых частей из Евпатории. Поражение и уход Русской армии из Крыма были предопределены причинами как, собственно, военными (значительное численное превосходство красных войск), так и экономическими (плачевное состояние отраслей промышленности и сельхозпроизводства, гиперинфляция и пр.), политическим и моральным упадком в обществе с доминирующим в нём чувством обречённости.

«Экономическое положение полуострова весной 1920 года было крайне тяжёлым... Продовольственные запасы были скудны. При годовой потребности в 9 млн пудов зерновых и 12 млн пудов зернофуражных культур на продовольственных складах находилось всего 130 тысяч пудов муки и 90 тысяч пудов зернофуража. В то же время в крестьянских хозяйствах излишки продовольствия от урожайного 1919 года составляли около 6 млн пудов продовольственных хлебов и около 8 млн пудов зернофуража, но крымские крестьяне отказывались отдавать хлеб, не получая взамен промышленных товаров и мануфактуры. Цены на продовольствие росли (на хлеб – вдвое по сравнению с прошедшей осенью). В переполненных крымских городах в жутких условиях проживало до полумиллиона беженцев, больных и раненых» [4, с. 382–383].

Земельная реформа Правительства Юга России (1) в условиях нестабильности фронта и, соответственно, отсутствия уверенности в долгосрочном пребывании белых у власти в Крыму не могла принести ожидаемых результатов. Значительно сокращённое по сравнению с дореволюционным периодом промышленное производство направлялось на нужды армии, но было не в состоянии удовлетворить её потребности. В создавшейся ситуации ВСЮР (Вооружённые Силы Юга России с 28 апреля 1920 года по приказу Врангеля стали называться Русской армией) и политический режим, установившийся в Крыму, могли рассчитывать лишь на иностранную помощь. До лета использовался «остаток кредита в 14,5 млн фунтов, предоставленных англичанами А. И. Деникину» [16, с. 603]. Однако уже в апреле Великобритания отказалась от материальной поддержки ВСЮР, а помощь единственного оставшегося союзника – Франции, как показали события последующего времени, была, мягко говоря, недостаточной.

Не получила поддержки борьба белых и от старой русской буржуазии. Проходившее в октябре в Крыму финансовое совещание при участии виднейших представителей банковского и промышленного капитала, в том числе: Барка, Рябушинского, Гурко, Иванова, Денисова, Давыдова, Третьякова и др. – лишь констатировало несостоятельность экономической политики правительства П.Н. Врангеля и упадок экономики в целом, но готовности оказать материальную помощь не выразило. Представители делового мира в создавшихся условиях вполне обоснованно полагали, что дальнейшая борьба с большевиками обречена на провал. При этом не лишним будет отметить, что и на более ранних стадиях Гражданской войны буржуазия, всецело поддерживая на словах борьбу Белой армии, реальной поддержки ей не оказывала. Не была осуществлена идея П.Н. Врангеля об освобождении России, лаконично изложенная им в мемуарах:

«Не триумфальным шествием из Крыма к Москве можно освободить Россию, а созданием хотя бы на клочке русской земли такого порядка и таких условий жизни, которые потянули бы к себе все помыслы и силы стонущего под красным игом народа» [5, с. 66].

Для реализации этой идеи необходима была прежде всего готовность населения, всего общества, а не только лучших представителей бывшей царской армии (и солдат, и офицеров) выносить на себе тяготы и лишения. В этой связи, видимо, не лишним будет привести отрывок из заключения Г.В. Немировича-Данченко (2) относительно поражения белогвардейцев в Крыму, во многом относящееся к исходу Гражданской войны в целом:

«...каким ничтожным процентом было число защитников Крыма по сравнению с количеством апатичного, трусливого, умевшего только проклинать большевиков, «мирного» населения! И ни популярность Ген. Врангеля, ни полная изолированность Таврического полуострова от красных не облегчало задачу разбудить апатию тыла, который мало чем отличался от тылов Колчака или Деникина, как ни умолял Главнокомандующий «русских людей» прийти ему на помощь.

...Сколь бы ни незначительны были возможности Красного тупика, в эпохе борьбы русской армии за последнюю пядь родной земли было очень много поучительного. На этой пяди, как в капле воды, отразились все характерные особенности антибольшевистских движений: героизм и подвижничество единиц, трусость и своекорыстие множества, отсутствие продуманной системы у власть имевших, пассивное послушание у подвластных, беспечность и тех и других» [28, с. 103–104].

Наивно полагать, что изложенное выше не понимал сам П.Н. Врангель. Сознавая бесперспективность борьбы, он, оставаясь верным долгу, продолжал эту борьбу, но, предвидя итог, начал готовить эвакуацию войск задолго до ноября 1920 года.

II.

Один из крупнейших военных теоретиков В.К. Триандафиллов, бывший в 1928–1929 гг. и в 1930–1931 гг. заместителем начальника Штаба РККА, определяет численность Красной армии Южного фронта перед началом Перекопско-Чонгарской операции в 188 тысяч 771 человек, которым непосредственно на фронте противостояло всего 25 тысяч бойцов белогвардейских частей (16 тысяч – в тылу) [37, с. 76–77]. Соотношение более чем 1:7, а на некоторых участках фронта — ещё более угрожающее для частей Русской армии. Так, шедшим на штурм литовского полуострова в ночь с 7 на 8 ноября 22-м тысячам бойцов 15-й, 52-й дивизиям и 153-й бригаде красных противостояла лишь первая бригада Кубанской кавалерийской дивизии, имевшей в своём составе не многим более 1500 человек. В ходе тяжелейших трёхдневных боёв позиции белых в северном Крыму были взяты красными войсками. Белому командованию со всей очевидностью стало ясно, что сражение за Крым проиграно. Оставшиеся незначительные резервы в тылу исправить создавшееся положение были не в состоянии. Можно было ещё подтянуть резервы, провести по возможности перегруппировку сил и дать решительный бой красным на просторах степного Крыма, что привело бы лишь к окончательному разгрому белогвардейских соединений. На таком варианте настаивал ряд генералов и более всех – искусно оборонявший Крым зимой 1919–1920 годов генерал-лейтенант Я.А. Слащёв, который полагал, что боевые действия следует продолжить.

«Ещё метался со своими проектами Слащёв. Предлагал Кутепову (3) дать новое сражение, выгнав на позиции «всю тыловую сволочь, всех под ружьё и в поле». Кутепов ответил: «Положить армию в поле – дело нехитрое», – и отказался» [40, с. 522].

29 октября (11 ноября) 1920 года П.Н. Врангелем был подписан приказ об эвакуации. Белые войска, оборонявшиеся на севере полуострова, сумели оторваться от соединений красных на два перехода и устремились к крымским портовым городам на посадку. В отечественной историографии неоднократно рассматривались причины, по которым частям Русской армии, двигавшейся к побережью, удалось значительно опередить противника и беспрепятственно осуществить погрузку на корабли. По этому вопросу до настоящего времени нет единого мнения. В одном из первых исследований Н.Е. Какурина и И.И. Вацетиса по истории Гражданской войны успешность отхода белых объясняется следующим образом:

«Предстояло перейти к быстрому преследованию противника, однако командование 6-ой армии на 12 ноября назначило днёвку своим войскам» [18, с. 648].

Действительно, красным войскам после упорных боёв отдых был необходим, но не в меньшей степени, чем и войскам Русской армии. Впрочем, была и ещё одна немаловажная причина нерешительности армии Южного фронта – огромные потери. Только при штурме Перекопа потери красных составили порядка 10 тысяч человек, что, естественно, значительно охладило пыл наступающих. И бойцы, и командиры красных соединений отнюдь не горели желанием вновь встретиться в открытом бою с обескровленными, но по-прежнему сильными духом ударными соединениями Русской армии. Это во многом объясняет пассивность и нерешительность в действиях красных командиров. Неслучайно из своей ставки в Мелитополе командующий Южфронтом М.В. Фрунзе прибыл 9 ноября непосредственно на фронт с целью активизации его действий.

Таким образом, самоотверженное, а порой, без преувеличения, жертвенное сопротивление белых частей на севере Крыма (потери которых исчислялись не одной тысячей погибших) спасло в конечном итоге десятки тысяч жизней, обеспечив практически беспрепятственную эвакуацию соединений врангелевцев из портов Крыма.

Н.Е. Какурин и И.И. Вацетис считают, что у Врангеля предварительного плана эвакуации войск не было, а её успех объясняется наличием в Крыму нескольких портов.

«Заранее разработанного плана эвакуации, по-видимому, не было у Врангеля, так же, как его не было и у Деникина. Успешность эвакуации Врангеля по сравнению с таковою же, проведённой Деникиным, зависела от того, что первый имел в своём распоряжении несколько портов, тогда как второй вынужден был производить эвакуацию из одного пункта Новороссийска» [там же, с. 648].

Наличие нескольких портов в Крыму, безусловно, облегчало проведение эвакуации. Что же касается отсутствия её предварительного планирования, то здесь процитированные авторы ошибаются.

Уже весной 1920 года командующий флотом получил приказ начальника штаба Русской армии от 4 апреля 1920 года за №002430 подготовить необходимый тоннаж для перевозки 60 тысяч человек в Константинополь [14, с. 305–306]. Бывший в мае–октябре 1920 г. Помощником начальника морского управления в правительстве генерала П.Н. Врангеля, контр-адмирал С.В. Евдокимов (4) в своих воспоминаниях писал:

«Командуя флотом, вице-адмирал Н.П. Саблин принуждён был готовить флот к эвакуации. Много бессонных ночей провёл он, составляя план эвакуации и распределяя людей со всего Крыма по судам флота и транспорта. Я был ближайшим помощником его и контр-адмирала В.В. Николя, начальника его штаба. Все мы трое работали очень много...» [15, с. 73].

Изменение обстановки на фронте и в тылу в течение мая–октября 1920 г. постоянно требовало внесения соответствующих корректировок в первоначальный план эвакуации и, прежде всего, по количеству эвакуированных – как военных, так и гражданских. Планы постоянно менялись в сторону увеличения. 25 октября (7 ноября) в соответствии с отношением начальника штаба Главнокомандующего №0010446 командующему флотом предписывалось обеспечить погрузку 72 тысяч человек. Но окончательная цифра покинувших Крым в ноябре 1920 года в два раза превышала указанную численность. Этим же отношением определялись и места посадки частям армии по крымским портам.

По этой разбивке армии по портам посадки было приказано на Керчь отступать Донскому и двум корпусам: на Феодосию – Кубанскому, на Ялту – конному (корпус Барбовича. – В.К.), на Севастополь – двум дивизиям 1-го корпуса и на Евпаторию – одной дивизии 1-го корпуса» [14, с. 311].

В Евпатории планировалось погрузить 4 тыс. человек, причём ставилось условие закончить погрузку в течение двух дней после оставления армией позиций на севере Крыма. Для других городов время на погрузку устанавливалось 4–5 дней. Видимо, это связано с тем, что Евпаторийский порт должен был принять наименьшее количество эвакуируемых, что, в свою очередь, объяснялось малой мощностью мелководного порта в Евпатории (5), подход к причалам которого крупнотоннажных судов был невозможен. Однако, в дальнейшем в ходе эвакуации здесь погрузили на корабли около 8 тыс. человек при соблюдении сроков посадки, определённых директивой.

Количество эвакуируемых из Евпатории в планах командования постоянно менялось. Первоначально – 13 тыс. человек, затем – 21 тыс., 10 тысяч... Наибольшее число – 21 тысяча человек было связано с нахождением в Евпатории Донского корпуса. Уже находясь на фронте, корпус получил предписание идти на погрузку в Керчь и, соответственно, отпала необходимость осуществлять погрузку более 20 тыс. человек в Евпатории, да она и не могла быть произведена, опять же, по причине открытой акватории порта, её мелководности и отсутствия достаточного количества пристаней, на что указывало и командование флотом.

Если большую часть подготовки к эвакуации провёл командующий Черноморским флотом вице-адмирал Н.П. Саблин (6), то завешающий этап и её проведение осуществлялись под руководством вице-адмирала М.А. Кедрова (7). Контр-адмирал С.В. Евдокимов даёт нелицеприятную характеристику М.А. Кедрову и довольно критически оценивает его действия во время эвакуации. По его мнению, последний не был достаточно подготовлен к командованию флотом, в отличие от М.П. Саблина. Он отмечал, что когда «...началась эвакуация, мы видели много ошибок, которых не было бы при вице-адмирале Саблине. Многие суда были перегружены людьми, а многие имели свободные места, и все расчёты покойного Саблина не были выполнены» [15, с. 73].

Безусловно, и ошибки, и просчёты при организации погрузки на суда и дальнейшем следовании на них почти 150 тыс. человек, несомненно, были, но всё же негативная оценка Евдокимова носит субъективный характер, истоки которой в отстранении его от должности после смерти М.П. Саблина. И хотя в своих оценках П.Н. Врангель также бывал не вполне объективным, но в отношении М.А. Кедрова с ним трудно не согласиться:

«После некоторых колебаний адмирал Кедров изъявил согласие должность принять (предложение П.Н. Врангеля стать командующим флотом после смерти Саблина. – В.К.). Этот выбор оказался чрезвычайно удачным. Беспримерная в истории, исключительно успешная эвакуация Крыма в значительной мере обязана своим успехом адмиралу Кедрову» [5, с. 314].

Во все портовые города Крыма командующим флотом были назначены ответственные за проведение эвакуации Старшие морские начальники. В Евпатории на эту должность назначение получил контр-адмирал А.М. Клыков (8). В городе под погрузку были сосредоточены следующие суда: транспорты № 411, № 412, пароходы «Эльпидифор» и «Добыча» (9). «Добыча» с осадкой 4,5 метра не могла подходить к причалам Евпаторийского порта (погрузка осуществлялась с помощью мелких судов, принимавших на пристанях грузы и пассажиров и доставлявших их на борт парохода). Пароход «Эльпидифор», переоборудованный из азовской паровой шхуны, до 1914 года использовался (как и его аналоги) для перевозки зерна, имел малую осадку так же, как и однотипные с ним транспорты № 411 и № 412 (10), на основании чего и было принято решение задействовать их для эвакуации из порта Евпатории.

III.

В марте 1920 года в Крым выдвинулись с Кавказского побережья соединения Добровольческой армии и казачьи части. Донские казаки направлялись в Феодосию, а затем в Евпаторию, где начал формироваться Донской корпус. Некоторые из казаков приезжали вместе с семьями. В Евпаторию вслед за казачьими частями стали прибывать беженцы с Дона, гражданские учреждения и офицеры, оставшиеся за штатом, которых оказалось достаточно много, и это послужило основанием для создания в городе Донского офицерского резерва. Потерявшая в ходе боёв и эвакуации значительную часть своего состава Донская армия была преобразована в Донской корпус. Командарм В.И. Сидорин (11) стал командиром корпуса. Сложившуюся ситуацию в городах Крыма и, в частности, в Евпатории Г.В. Немирович-Данченко описывает следующим образом:

«Теперь они были наполнены волной нахлынувших со всего юга России беженцев с ребятишками и домашним скарбом, которые страшным опытом своих скитаний дошли до сознания полной неприемлемости «рабоче-крестьянской» власти. Что же касается коренного населения – татар, немцев-колонистов и караимов, то хотя они и роптали на стеснение от пришельцев, но всё же сознавали, что ведь не ради удовольствия прокатиться зимой, во время сыпняка, в телячьем вагоне сорвалась вся эта масса богачей и бедняков, стариков и детей, буржуев и рабочих с насиженных мест и заполнила в Крыму все жилые углы, вплоть до сараев и собачьих конур» [28, с. 9–10].

Необходимо учитывать, что положение усугублялось малочисленностью жителей Евпатории, где, по проведённой в июне–декабре 1918 года переписи, на начало 1919 года проживало 31279 человек.[10, л. 19 ]   К тому же, помимо эвакуированных из Новороссийска в Крым и, в частности, в Евпаторию, со второй половины 1919 года в частном порядке прибывали всевозможными способами не желавшие оставаться под властью красных из различных регионов Юга России и Украины. Иногда городу приходилось принимать не только одиночек, но и крупные партии переселенцев. Так, 19 февраля 1920 года Городская Дума рассматривала прошение прибывших морем в количестве 1550 человек бывших военнопленных из Германии. Суть прошения – либо отправить их через фронт на родину – Украину, либо (при невозможности этого) оставить всех в Евпатории, не разбивая всю группу по другим городам Крыма. Своё отношение к сложившейся ситуации Городская Дума выразила следующим образом:

«...ходатайство об оставлении всей партии военнопленных в случае невозможности отправления на родину в г. Евпатории вполне понятное и естественное для перенесших тяжёлый многолетний германский плен и жаждущих покоя людей, сопряжено, однако, для города с большими неудобствами как в продовольственном отношении, так и в размещении военнопленных, ибо последним, между прочим, отведено здание женской гимназии, вследствие чего должны были прекратиться занятия в средних учебных заведениях города» [11, л. 82 об.].

И хотя Дума решила обратиться за помощью в создавшейся проблеме к военным властям, очевидно, что столь крупную партию вряд ли можно было переправить за линию фронта. И если прибытие в город 1,5 тысячи человек уже вызывало серьёзные затруднения, то последовавшая спустя месяц эвакуация с Кавказа создавала тяжелейшие условия жизни для жителей Евпатории и в разы худшие для переселенцев.

Известный в Белой армии генерал А.В. Голубинцев (12), описывая тяжёлое положение Донского корпуса в Евпатории, подчёркивал исключительно трудные условия жизни офицеров Донского офицерского резерва:

«Что же касается тыла, то и здесь было далеко не благополучно. Коснусь лишь положения офицеров Донского офицерского резерва, расположенного в Евпатории. Материально офицер был обеспечен настолько плохо, что были случаи самоубийства на почве голода. Особенно тяжело было положение рядового офицерства. Многие без сапог. Денег почти не получали, что заставляло офицера продавать последние вещи, толкаясь на базаре среди всякого сброда» [12, с. 188].

Описанное нелучшим образом сказывалось на моральном состоянии донских соединений в Крыму. К тому же в казачьих частях бытовало мнение, что командование Добровольческой армии при эвакуации из Новороссийска позаботилось в первую очередь о своих войсках, а соединения Донской армии были, по существу, брошены на произвол судьбы. Безусловно, подобные утверждения не вполне соответствовали случившемуся при эвакуации белых армий с Кавказского побережья, но то, что при острой нехватке тоннажа большая часть Добровольческой армии, её лучшие соединения были перевезены в Крым, а из состава Донской армии в Крыму оказалась едва ли её треть – это факт. Как следствие, не лучшим образом, а порой откровенно враждебные складывались отношения не только на уровне рядового и офицерского состава, но и на уровне высшего командования. Чувство неудовлетворённости в казачьих частях подогревалось издававшейся при штабе корпуса в Евпатории газетой «Донской вестник». По этому поводу, не скрывая иронии, Г.В. Немирович-Данченко пишет:

«В Крыму Донские казаки очутились в богоспасаемой Евпатории, которая, окружённая весной непроходимыми грунтовыми дорогами, так располагала к попыткам «самоопределиться». Но благодаря бдительности редактора «Евпаторийского вестника» Б. Ратимова, вредная работа «Донского вестника» и его покровителей Сидорина и Кельчевского (командир и начштаба корпуса. – В.К.) была разгадана. Случилось так, что Ратимов сделал обо всём личный доклад в поезде Главнокомандующего, и участь дю Шайля (начальник политического отдела корпуса и редактор газеты. – В.К.) была решена...» [28, с. 15].

Решена была не только судьба графа дю Шайля, но и командования корпуса. Все они были смещены с должностей и отданы под суд. Прочитав некоторые статьи «Донского вестника», П.Н. Врангель вспоминал, что «оппозиция донского командования превзошла все его ожидания; недопустимым образом разжигалась вражда казаков против «добровольцев», восстанавливалось казачество против «генералов и сановников», проводилась мысль об отделении всего казачества от России» [5, с. 52].

Командиром Донского корпуса был назначен генерал-лейтенант Ф.Ф. Абрамов (13). П.Н. Врангель характеризовал его как человека «высокой доблести, неподкупной честности, большой твёрдости», и, вне сомнения, генерал заслуживал этой высокой оценки. В конце апреля, прибыв в Евпаторию, П. Н. Врангель провёл смотр полков Донского корпуса и в целом остался доволен, выразив уверенность, что вновь назначенному командиру «удастся в самое короткое время привести корпус в порядок и вернуть ему прежнюю боеспособность» [5, с. 77].

Ф.Ф. Абрамов пользовался высоким авторитетом и уважением всей Русской армии. Ему удалось в кратчайшие сроки восстановить в казачьих частях дисциплину и мобилизовать корпус на дальнейшую борьбу, что в сложившихся в то время условиях было чрезвычайно трудно. Заслуга генерала, несомненно, значительна, но всё же причина новых успехов деморализованных после поражения на Кавказе донских частей (они вновь становятся одними из лучших в составе войск белых) коренится в том, что большая часть эвакуированных в Крым представляла собой непримиримых противников большевиков и готова была вести борьбу в любых условиях и в любом состоянии.

Донской корпус был направлен из Евпатории на  фронт позже других частей Русской армии – в конце мая 1920 года. Он участвовал в большинстве сражений в Северной Таврии летом 1920 года. В июне корпус успешно нейтрализовал соединения 13-й армии красных, сыграл едва ли не главную роль в разгроме конного корпуса Жлобы. Разгромив две красные дивизии, дончаки 19 сентября взяли Александровск (Запорожье) и продолжили наступление на Мариуполь. Корпус вёл кровопролитные бои в течение сентября–октября 1920 года и 30–31 октября, прорвавшись с боями сквозь соединения Первой конной армии, ушёл в Крым через Чонгарский перешеек. После завершения боёв в Крыму 15–16 ноября погрузился на корабли в Керчи и эвакуировался в Константинополь.

После того, как Донской корпус в мае 1920 года выступил на фронт, в Евпатории остались: Донской офицерский резерв, Донской войсковой круг (Донское правительство), Евпаторийское отделение Донского кадетского корпуса (впоследствии – 2-й Донской кадетский корпус), семьи казаков, а также беженцы с Дона. В городе также находилось незначительное количество сотрудников разведки и контрразведки, чиновников врангелевского правительства, служащих Государственной стражи (14). Следует добавить, что к началу эвакуации в лазаретах Евпатории находилось на излечении несколько сотен солдат и офицеров Русской армии.

Донской войсковой круг практически в полном составе эвакуировался из Новороссийска в начале марта на пароходе «Дунай». Вместе с правительственными чиновниками и членами их семей на пароходе находилось более 900 человек. Первоначальным местом пребывания Донского правительства была Феодосия, а затем, как и казаки Донского корпуса, правительство расположилось в Евпатории. Однако, из Феодосии члены круга намеревались отправиться в Константинополь. Григорий Раковский (15) в своей работе «Конец белых» описывает подавленное моральное состояние правительства, его неверие в благоприятное для белых завершение войны и, как следствие, возникшее желание как можно быстрее уехать за рубеж. По его информации, во время остановки парохода «Дунай» в Ялте возник конфликт между членами правительства и находившимися в Ялтинском порту казаками, следовавшими в Евпаторию. Последние потребовали от своего правительства следовать не в Константинополь, а вместе с ними в Евпаторию. Но после ухода судов с казаками из Ялты «Дунай» взял курс на Босфор [30, с. 10]. При всём предвзятом отношении Г. Раковского к Белому движению, описанное им имело место быть. В дальнейшем журналист, рассказывая о судьбе Донского круга, сообщает, что большинство его членов всё же прибыли в Евпаторию, вернувшись из-за границы, так как опасались, вследствие отрыва от основной массы донских казаков, стать абсолютно бесполезными и заброшенными на чужбине. Как бы то ни было, но уже накануне эвакуации в Евпатории возобновилась после длительного перерыва сессия Донского войскового круга. Круг начал свою работу 9 (22) октября, которая продолжалась до 30 октября (12 ноября), то есть до начала посадки на корабли. Никакой реальной политической силы Донское правительство уже не представляло, и трудно не согласиться с Г. Раковским, оценивающим происходящее как потуги приобщения к прошлому, когда чувствовался мощный авторитет верховного органа войска. Остро ощущался отрыв круга от фронта, да и решения его уже не могли ничего изменить, а потому казаки как на фронте, так и в тылу относились к заседаниям круга с полным безразличием.

«Последние (казаки. – В.К.) не проявляли к своему кругу никакого решительного интереса. Закрытые сначала заседания круга сделались потом открытыми для казаков. Но народу на кругу было очень мало» [30, с. 160].

На заседание Донского правительства был приглашён П.Н. Врангель, который в своих мемуарах пишет:

«Собрали в Евпатории свой круг и донцы. По приглашению круга я с графом де Мартелем 14 октября прибыл в Евпаторию и присутствовал на заседании круга. После заседания войсковой круг давал мне обед в местной гостинице «Бейлер», во время которого, отвечая на приветствие атамана, граф де Мартель произнёс большую речь...» [5, с. 344].

Безусловно, ни приезд барона Врангеля, ни полная патетики речь де Мартеля, заверявшего казаков в поддержке их борьбы Францией и убеждённости победного завершения этой борьбы, ни на что уже повлиять не могли. Чувство обречённости довлело как на присутствующих, так и на тыл, и на фронт, при том что он, несмотря на безысходность, продолжал ещё в то время сражаться.

Почти восемь месяцев в Евпатории находились воспитанники Донского кадетского корпуса. Он был открыт в 1883 году в Новочеркасске. В январе 1920 года кадеты были эвакуированы из Новороссийска в Египет. Не смогла эвакуироваться во время отступления белых войск и запоздавшая к посадке на пароход «Саратов» некоторая часть отставших и заболевших кадетов.

Они были собраны генерал-майором И.И. Рыковским (16) и отправлены в Крым, где под его руководством было сформировано Евпаторийское отделение Донского корпуса (с декабря 1920 года – 2-й Донской кадетский корпус), ставшее официальным преемником Донского Императора Александра III кадетского корпуса. Учебное заведение находилось в Евпатории с марта по ноябрь 1920 года. В августе в его составе было более ста воспитанников, которые продолжали занятия по установленной программе в полном объёме. В период пребывания в Евпатории из воспитанников был даже организован хор. Судя по некоторым (требующим уточнения) источникам, кадетский корпус был размещён в расположенной на берегу моря одной из самых крупных дач Евпатории, принадлежавшей генералу Н.А. Терентьеву (в советское время – пансионат «Золотой берег»). Командованием Русской армии выделялись средства на содержание кадетского корпуса, но в условиях тяжелейшего экономического положения их было явно недостаточно. Воспитанники испытывали проблемы с обмундированием, учебными пособиями. Недостаточно полноценным было и питание кадетов. Но всё же из всех находившихся в 1920 году в Евпатории наибольшую нужду и лишения терпели беженцы с Дона. Об их бедственном положении свидетельствуют показания перебежчика уполномоченному Особого отдела ВЧК Кавказского фронта Мейеру, данные в августе 1920 года. Очевидно, что перебежчик, давая показания, сгущал краски, но изрядная доля правды в его словах, несомненно, присутствовала: «Но самое ужасное положение стариков беженцев, которые голодные, голые без дела бродят по Евпаторийскому уезду... Тиф и холера свирепствуют, и они мрут повально, и медицина совершенно беспомощна. Эти люди, недовольные всем, плачут о брошенных домах. Но что они могут сделать – старики, женщины и дети. Они молча мрут, как мухи. Это просто самое обыкновенное кошмарное уничтожение невинного народа. Картина в этой сфере жуткая» [33, с. 120].

В подтверждение процитированного можно привести слова самого П.Н. Врангеля о ситуации в Крыму в конце мая 1920 года:

«Два года боровшиеся за счастье Родины остатки армии раздирались внутренними распрями, утратили веру в своих вождей, потеряли воинский облик. Объятые ужасом, оборванные и голодные, молили о помощи толпы обывателей – стариков, женщин и детей» [5, с. 141].

Далее, говоря об армии, Врангель произносит наполненные патетикой фразы:

«Прошло два месяца, и вновь сплотились вокруг родного знамени русские воины, вновь взвился из праха трёхцветный флаг, ощетинились стальные полки, грудью своей прикрыли родную землю, готовые возобновить борьбу за её свободу» [там же, с. 141–142].

Казалось бы, успешное начало наступления Русской армии в Северной Таврии в июне, а впоследствии ожесточённое сопротивление многократно превосходившему в численности противнику в ноябре 1920 года, подтверждали слова главнокомандующего. Однако, сохранивших воинский дух и готовность продолжить борьбу оказалось слишком мало. Ранее приведённые в I разделе сведения о количестве бойцов врангелевской армии в ноябре 1920 года – 25 тысяч человек на фронте и 16 тысяч в тылу, говорят сами за себя. Это всё, что мог мобилизовать в Крыму Врангель, а ведь, по самым минимальным оценкам, на полуострове в 1920 году находилось около 50 тысяч только офицеров...

IV.

Политический режим в 1920 году в Крыму – военная диктатура. П.Н. Врангель сосредотачивает в своих руках политическую и гражданскую власть; он Главнокомандующий Русской армией и Правитель Юга России. При этом, с учётом всех оговорок, для установившейся диктатуры не были характерны черты, присущие диктаторским режимам в условиях гражданских войн. Не было ни массового террора, ни жёсткого подавления любого инакомыслия. Российский общественный деятель Н.В. Савич (17), работавший в правительстве П.Н. Врангеля, писал:

«В Крыму не было ни погромов, ни грабежей со стороны воинских частей, которые регулярно получали своё довольствие и не были вынуждены привыкать к самоснабжению, что было одной из наиболее вопиющих язв 1919 года. Совершенно невозможно было существование таких начальников, как Шкуро или Покровский, о грабежах коих слагались легенды» [16, с. 589].

В начале мая П.Н. Врангель отменил публичные казни, а 11 мая его приказом была установлена «мера административного характера – высылки в советскую Россию лиц, изобличённых в явном сочувствии большевизму, в непомерной личной наживе на почве тяжёлого экономического положения края и пр.» [5, с. 126]. При том, что в Крыму действовало множество карательных органов: армейская контрразведка и морская, уголовно-розыскное отделение, военно-полевые суды и пр. – они в основном были сосредоточены на борьбе с конкретными политическими противниками, то есть с большевистским подпольем. Врангелевский режим в размахе репрессий значительно уступал деникинскому и, конечно же, не шёл ни в какое сравнение по масштабам с красным террором.

Главнокомандующим были приняты меры к ликвидации так называемых «самочинных контрразведок», которых образовалось множество: они имелись чуть ли не при каждом сколь-нибудь значительном войсковом соединении. Будучи практически бесконтрольными, они чувствовали себя хозяевами положения на местах, расправлялись по своему усмотрению без суда и следствия с арестованными, занимались вымогательством и пр. Давая оценку деникинской контрразведке, которая и по составу, и по методам работы полностью соответствовала самочинным контрразведкам при Врангеле, генерал А.С. Лукомский (18) отмечал:

«На службу в контрразведку нормально шёл худший элемент, а соблазнов было много: при арестах большевистских деятелей обыкновенно находили много награбленных драгоценностей и крупные суммы денег; так как ответственным большевистским деятелям грозила смертная казнь, то за своё освобождение многие из них предлагали крупные взятки; за получение разрешения на выезд за границу многие также предлагали крупные суммы» [17, с. 152].

Самочинные контрразведки были практически во всех крымских городах, в том числе и в Евпатории. Почти все были ликвидированы в мае 1920 года, а многие их сотрудники арестованы. Реорганизованная контрразведка при П.Н. Врангеле стала называться Особым отделом при штабе Главнокомандующего, во главе которого был назначен в мае бывший директор Департамента полиции Е.К. Климович (19). Главным направлением работы отдела являлась ликвидация большевистского подполья, в чём были достигнуты определённые успехи. Только в мае–июне 1920 года разгромлены подпольные организации в Севастополе, Симферополе, Феодосии, Ялте и Керчи [21, с. 49]. Аресты продолжались и позже, вплоть до эвакуации армии. И при этом в одной из частных бесед Е.К. Климович сообщил, что контрразведкой под его началом за весь период деятельности в Крыму казнено порядка 40 человек. Возможно, число казнённых ведомством Климовича им было преуменьшено и очевидно, что аресты и казни проводились и другими карательными органами, но всё же на массовый террор это никак не походило.

В Евпатории, помимо органов контрразведки, активно действовал и Западный разведпункт, засылавший агентуру морем из бухты Караджа (ныне село Оленёвка) в Одессу, Николаев, Херсон, Очаков [33, с. 112]. В городе также находилась школа разведчиков, состоявшая в ведении 2-го корпуса (генерала Слащёва). Обучение агентуры проходило в течение трёх курсов [там же, с. 194]. В целом, особых проблем в борьбе с большевистским подпольем в Евпатории врангелевская контрразведка не испытывала по причине крайней слабости этого подполья. Большинство партийных работников ушло из города (как и в целом из Крыма) вместе с частями Красной Армии в 1919 году. Неслучайно для активизации подпольной работы на территориях, не подконтрольных красным, при ЦК КП(б) Украины был создан отдел «Закордот» (Закордонный отдел). В дальнейшем, учитывая критическое положение в Крыму, при нём сформировали отдел, непосредственно занимавшийся Крымом.

Не лучшим образом, чем в партийной организации, обстояли дела и у комсомольцев Евпатории. Как отмечал один из членов подпольного горкома комсомольцев А. Фридрих, в организации, насчитывавшей в 1919 году около двухсот человек, летом 1920 года оставалось не более 15–20 [38, с. 44]. Но в то же время Евпатория становится едва ли не главным пунктом связи Крымского обкома партии и Закордота. Отсюда тайно перевозили морским путём партийных работников на территорию Украины, и через этот же пункт в Крым направляли членов партии для организации подпольной работы. Так, в Евпаторию прибыл из Одессы опытный подпольщик М. Просмушкин («Спер»), сумевший немало сделать для укрепления городской партийной организации. Через Евпаторию в Крым доставляли различные грузы, оружие и деньги на нужды крымского подполья. Иногда контрразведке удавалось перекрыть каналы доставки.

«В августе в Евпаторию якобы из Вилкова (город в устье Дуная, принадлежавший в то время Румынии) прибыли на парусном судне под видом супругов – владельцев груза ценных товаров, севастопольский подпольщик Г. Столяров и старая большевичка – политкаторжанка Г. Хромченко, работавшая в 1918–1919 годы в Ялте. В действительности груз был послан Закордотом, выручка от продажи товаров предназначалась для крымской партийной организации. По-видимому, шкипер судна, рассорившись со Столяровым, выдал его и Хромченко контрразведке. Все усилия Евпаторийской подпольной организации вырвать их из лап контрразведки были безуспешны. Столяров и Хромченко были расстреляны» [32, с. 156].

Описанный эпизод подробно изложен в воспоминаниях члена подпольной организации Евпатории Л. А. Дамашека, находившегося в городе с мая 1920 года. Шхуна была загружена сахаром, монпансье, шоколадом, кофе и другими товарами, что само по себе говорит о далеко не бедственном положении Закордота. Удивительно то, что Л.А. Дамашеку, даже после ареста прибывших на шхуне, весь товар по заданию руководителя евпаторийского подполья Л.Я. Магазинника (20) удалось реализовать. В воспоминаниях Л.А. Дамашека содержится эпизод, весьма красноречиво свидетельствующий о «зверствах» белого режима в Евпатории. По заданию руководства подпольного ревкома ему было поручено установить связь с пленными красноармейцами. При получении инструктажа Л.А. Дамашек узнал, что пленные содержатся в санатории «Таласса» и наиболее подходящим для установления контакта станет время, когда их поведут купаться на море [9, л. 5]. Один из лучших дореволюционных санаториев Крыма, надо признать, не самое худшее место для размещения пленных, а купание в море невольно навевает мысли о чуть ли не курортном режиме содержания. В дальнейшем, когда началась эвакуация белых, никем не охраняемые пленные красноармейцы собрались в городе у Пушкинской аудитории в количестве около 400 человек, а к 13 ноября их было уже около 800. Из бывших пленных сформировали батальон, который 14 ноября был построен в районе Свято-Николаевского собора на центральной, Лазаревской, улице Евпатории для встречи входивших в город подразделений Латышской дивизии. И когда батальон был построен, к нему присоединилась в полном составе 3-я рота запасного Симферопольского батальона, нёсшая при белых охрану пленных красноармейцев. Несколько дней спустя командир роты по решению Особой тройки Латышской дивизии был расстрелян. Также расстреляны примкнувшие к батальону некоторые военнослужащие, служившие ранее у белых либо у махновцев [9, л. 6–7].

Описанное Л.А. Дамашеком однозначно свидетельствует о нежелании белых применять какие-либо репрессивные меры к пленным красноармейцам в последние дни перед эвакуацией и в ходе её. Такое же, по существу, безразличное отношение было проявлено в эти дни и к идейным противникам. В конце октября 1920 года белая контрразведка арестовала около десяти подпольщиков – фактически ядро подпольной организации Евпатории. В историко-партийном очерке И. Чирвы сообщается, что «за причастность к коммунистической партии и подготовку захвата власти с помощью «зелёных», военно-полевой суд приговорил трёх подпольщиков к расстрелу, остальных – к каторжным работам» [39, с. 156]. И хотя времени было ещё достаточно, приговор в исполнение никто не собирался приводить, и все арестованные 30 октября (12 ноября) благополучно вышли на свободу. Среди приговорённых к смертной казни был один из руководителей евпаторийского подполья А.М. Лысенко (21), который о днях, проведённых к тюрьме, писал, что утром 30 октября от анархиста Моисея Лефнера, передавшего в его камеру записку, он узнал, что фронт прорван и уже в Евпатории идёт погрузка на суда, в том числе и контрразведки. Совершавшего тем же утром обход тюрьмы Городского Голову Б.М. Сарача (22) упросили держать двери камеры открытыми, а затем, договорившись с надзирателем, заключённые вышли на свободу [6, л. 16]. Всё вышеизложенное говорит о состоянии почти полного безвластия в Евпатории в последние дни перед эвакуацией белых из города.

V.

Погрузка на корабли и уход их из Евпатории подробно описаны в журнале «Морские записки», издававшемся Обществом офицеров Российского Императорского флота в Нью-Йорке. В апреле 1956 года журналом опубликован «Краткий очерк действия флота при эвакуации Крыма в ноябре 1920 г.», в котором пять страниц посвящено Евпатории. Документы, опубликованные в очерке (радиограммы, выписки из судовых журналов, распоряжения командующего флотом и Старших морских начальников портов) позволяют с точностью по часам воспроизвести картину ухода Русской армии из Крыма и, в частности, из Евпатории.

«27 октября (9 ноября) Старший морской начальник Евпатории контр-адмирал Клыков получил от командующего флотом инструкции по проведению эвакуации. На следующий день согласно приказу в Севастополь был отправлен пароход «Бештау», а польский пароход «Полония» задержан для погрузки в Евпатории, и в этих же целях в городе находился пароход «Эльпидифор». 29 октября (11 ноября) на рейд Евпатории прибыл из Севастополя пароход «Добыча». Остальные плавсредства, которые должны были использоваться при эвакуации из Евпатории, входили в состав 3-го отряда Черноморского флота. 3-й отряд поддерживал артиллерией действия сухопутных сил Русской армии со стороны Каркинитского залива. И хотя ишуньские позиции были оставлены белыми ещё 28 октября (10 ноября), корабли 29 октября ещё оставались в акватории залива. В тот же день 3-й отряд получил приказ "(радио № 2984) перейти в Евпаторию, где вступить в распоряжение адмирала Клыкова".» [20, с. 39]. Утром 30 октября 3-й отряд пошёл на Евпаторию. Севший в тумане на мель в четырёх милях от Ак-Мечети вспомогательный крейсер «Буг» был приведён в негодность, а сама команда доставлена в Евпаторию. «В полдень 30 (12) ноября в Евпатории находились следующие суда: транспорты «Добыча», № 411, «Эльпидифор» и польский пароход "Полония".» [там же, с. 40].

Ожидалось прибытие в город транспортов № 412 и «Христи». Последний в Евпаторию так и не пришёл, а № 412 вечером 12 ноября прибыл в город из Севастополя.

«Посадка началась с утра (12 ноября. – В.К.) в порядке, указанном Штабом, а именно начали с раненых и больных. Из-за мелководья транспорты стояли на рейде, а войска и население доставлялось с пристани на катерах, фелюгах и шаландах» [там же, с. 40].

Здесь следует уточнить, что на рейде стояли «Полония» и «Добыча», а остальные суда (№ 411, № 412, «Эльпидифор», мелкие баржи, буксиры) подходили на погрузку к главной в городе пристани РОПИТа. Были погружены на «Полонию» и «Добычу» практически все раненые, находившиеся в госпиталях Евпатории, семьи военнослужащих, многие беженцы с Дона. На «Добычу» был доставлен в полном составе 2-й Донской кадетский корпус (23). В ночь на 31 октября (13 ноября) согласно распоряжению командующего флотом в Севастополь ушёл, не закончив погрузки, пароход «Полония».

Члены Донского Войскового Круга, вплоть до дня эвакуации продолжавшие проведение сессии, начавшейся 9 (22) октября, погрузились на пароход «Эльпидифор». Уже в Константинополе, находясь на пароходе, они пытались проводить парламентскую работу, которая явно носила деструктивный характер.

«...обращаются с воззванием к Америке с просьбой принять казаков в Соединённые Штаты, обещают разделить судьбу армии и беженцев...

Ревниво заботясь о том, чтобы казаки не ушли из подчинения главному командованию и из армии, не стали бы превращаться в беженцев, Врангель начинает опасаться дальнейших выступлений Круга... «Эльпидифор», неожиданно для донских парламентариев, отправляется в Бургас, где их высаживают и помещают в медвежьем углу Болгарии – Месемврии» [30, с. 209].

30 октября началась погрузка на подошедший тральщик № 412 и продолжалась на тральщик № 411, находившийся в Евпатории ранее. № 412 принял, помимо прочих, весь личный состав евпаторийского отделения Государственной стражи. Примечательно, что в подавляющем большинстве это были женщины. Так, только по базе данных историка С.В. Волкова (Москва), из 26 эвакуированных служащих Госстражи – 20 женщин [22, с. 34–50]. Возраст большинства из них – 25–30 лет. Многие имели двух–трёх и более детей, с которыми и эвакуировались.

«К 23 часам (12 ноября. – В.К.) стали подходить отступающие на Евпаторию части и начали грузиться на суда, о чём Старший морской начальник донёс комнадующему флотом» [20, с. 40]. Среди них был запасной полк Марковской дивизии.

«Едва не был забыт запасной полк: он получил приказание идти в Севастополь в ночь на 30-е. Днём он видел впереди к востоку двигавшиеся в южном направлении колонны кавалерии, по всем признакам – красной. Полк рискует и сворачивает в Евпаторию, куда приходит вечером» [24, с. 356].

Сохранилось подробное описание последних часов пребывания марковцев в Евпатории.

«Вечер, темнеет. У пристани два парохода: тральщик № 412 и две большие баржи. Уже закончена погрузка раненых, больных и тыловых частей Донского корпуса. Ожидаются корниловцы, но по набережной с песнями прошла колонна запасного полка Марковской дивизии и остановилась у пристани. Только здесь командир полка полковник Фриде узнал о приказе генерала Врангеля (приказ П.Н. Врангеля об эвакуации от 29 октября (11 ноября) 1920 г. – В.К.) и объявил его полку. Дав минут десять на размышление, он скомандовал: «Желающие ехать с армией – десять шагов вперёд». Вышло до двухсот человек, в большинстве чины учебной команды и пулемётчики. Вышедшие, сомкнув ряды, пошли грузиться на тральщик № 412, взяв пулемёты и часть продовольствия из обоза...

Шла погрузка одних, и без шума расходились другие. Тяжело на душе. Вблизи на набережной церковь (Свято-Николаевский собор. – В.К.). Несколько офицеров поспешили туда. Где как не у Бога найти успокоение! ...Полумрак. Горят свечи. Всюду коленопреклонённые фигуры жителей. Приходят, уходят... Вышли. Уже ночь. Направились к пристани... Оставляли они свою землю, свои храмы с твёрдым сознанием полной любви к народу, даже к встретившим их красногвардейцам военно-революционной охраны.

В 23 часа 30 октября (12 ноября. – В.К.) корабли вышли далеко в море, взяв две пустые баржи и стали на якоря. С земли ни одного выстрела, хотя и провожали корабли патрули военно-революционного комитета» [там же, с. 360–361].

В процитированном выше открывке обозначена крайне интересная особенность проходившей в Евпатории эвакуации. Белые, покидая город, были не в состоянии погрузить всё имевшееся имущество на суда – оставались склады с обмундированием, кое-какими запасами продовольствия и пр. Были зафиксированы попытки грабежей со стороны криминогенного элемента, а иногда и случаи нападения на отдельные группы эвакуирующихся. В целях пресечения беспорядков военными частями были выделены офицерские патрули, сумевшие оперативно пресечь разбои стихийно образовавшихся бандитских группировок, и действовали они совместно с ...патрулями военно-революционного комитета Евпатории, образованного, как уже отмечалось выше, в 14 часов 12 ноября. Ситуацию, когда белые с красными совместными усилиями поддерживают общественный порядок в городе, без преувеличения, можно считать уникальной в истории Гражданской войны. П.Н. Врангель в своих мемуарах сообщает, что в ночь с 30 на 31 октября ему в Севастополь позвонили из Евпатории:

«Говорил председатель революционного комитета (А.М. Лысенко. – В.К.):

• В городе полное спокойствие. Власть принял революционный комитет. Войска и все желающие граждане погружены на суда. Суда вышли в море.
• Известно ли вам что-нибудь о войсках красных?
• Ничего не известно. Войск в городе никаких нет.
• Благодарю вас за сообщение. Желаю всего хорошего.
• Всего хорошего» [5, с. 376–377].

Запасной полк Марковской дивизии грузился последним. По завершении погрузки евпаторийский отряд судов в ночь на 31 октября (13 ноября) отошёл от берега и стал на якоря в акватории бухты. К рассвету 31 октября А. М. Клыков доложил командующему флотом:

«Погружены раненые, лазареты, Кадетский Донской корпус, войска местного гарнизона, войсковые круги с семьями, гражданские власти и интендантские грузы». И когда была закончена посадка Марковского полка, то Старший морской начальник отрапортовал: «Эвакуацию закончил. Прошу распоряжений» [20, с. 40–41].

Утром 31 октября А.М. Клыкову стало известно, что «Буг» снять не удалось. Вскоре в Евпаторию из Каркинитского заливы пришёл катер «Работник» с болиндером Б-1 (24).

«В 11 ч. 30 мин. Старший морской начальник снова доложил командующему флотом: "Эвакуацию закончил ещё вчера. Все суда погружены до крайней возможности... Стою вне обстрела артиллерии. Прошу дальнейших указаний".» [там же, с. 41].

О происходившем утром 13 ноября на тральщике № 412 подполковник В.Е. Павлов пишет:

«На тральщике № 412 утром бьют склянки, с соблюдением установленного порядка – подъём Андреевского флага» [24, с. 364].

Следует заметить, что представители французского командования (под покровительство Франции П.Н. Врангель передавал и армию, и флот) настаивали, чтобы, уже уходя из крымских портов, корабли и суда подняли французские флаги, а иначе, как утверждалось, они не смогут войти в Босфор. Командующий Черноморским флотом вице-адмирал М.А. Кедров довольно резко возразил, указав на то, что Андреевский флаг пока ещё признаётся всеми, кроме большевиков, а если в Босфоре возникнут затруднения, то у флота хватит орудия и снарядов для их разрешения. В итоге согласились на компромисс – на фор-стеньгах мачт были подняты французские флаги, а кормовыми остались Андреевские. Вновь приводим строки В.Е. Павлова:

Взоры всех направляются к родному берегу, уже отстоявшему на шесть–семь вёрст... Видны очертания Евпатории. «Красный флаг!» – кричит кто-то. Над каким-то зданием развевается победный флаг красных. Тяжёлые невольные вздохи.

Томительно протекает день. Сотни человек, может быть, до тысячи и больше, набиваются во всех углах тральщика, стараются как-то устроиться. Стали выбрасывать за борт длинные ящики со снарядами для морских орудий. Было больно...

К единственному орудию на тральщике подошла команда и ...раздался выстрел, другой, третий. Орудие било по пустым баржам (Б-1 и К-1. – В.К.), топило их. Они оказались ненужными и обременительными.

Не далее как в версте от судов поднялись несколько фонтанов воды. Что это? Поняли не сразу. Это артиллерия красных пыталась обстрелять корабли, но снаряды не долетали. Это были последние снаряды красных по белым» [там же, с. 364].

В последние часы перед выходом в море из Каркинитского залива пришли буксиры «Язон» и «Скиф» (на нём находилась команда вспомогательного крейсера «Буг»). Старший морской начальник, во исполнение приказа командующего флотом, затопив после полудня 13 ноября пустые баржи, в 14 часов со всеми судами пошёл на Константинополь. М.А. Кедров, не получив из Евпатории (видимо, по причине неполадок со связью)  подтверждения выполнения его приказа о следовании отряда кораблей в Константинополь, направил для проверки в Евпаторию миноносец «Пылкий». Придя в город вечером 14 ноября, он обнаружил лишь затопленные баржи. Простояв всю ночь на евпаторийском рейде и доложив, что корабли покинули Евпаторию, утром 15 ноября миноносец ушёл в Константинополь. В «Кратком очерке действий флота при эвакуации Крыма в ноябре 1920 года» определена численность покинувших Евпаторию:

«Количество людей (насколько точно можно было выяснить), принятое судами в Евпатории, было следующее: транспорт «Добыча» – 3400 чел.; № 411 – 1600 чел.; № 412 – 1400 чел.; паровая шхуна «Эльпидифор» – 1150 чел.; буксир «Скиф» – 24 чел.; катер «Работник» – 16 чел.» [20, с. 41].

Погода благоприятствовала переходу, и все суда благополучно прибыли в Константинополь. «Язон», шедший на буксире парохода «Эльпидифор», обрубил ночью буксирные концы. На буксире, кроме команды, никого не было. Судя по всему, члены команды находились под влиянием большевистской пропаганды и не были настроены разделить с белыми участь изгнанников на чужбине. Предполагалось, что буксир, отделившийся от отряда кораблей, последовал в Севастополь. Однако, в журнале боевых действий Латышской дивизии (передовые соединения которой начали входить в Евпаторию 14 ноября) за 15 ноября отмечено возвращение «Язона» в Евпаторию (в «журнале» он назван пароходом):

«Сегодня к 15 часам в порт г. Евпатория прибыл пароход с командой в составе 21 человек, которых белогвардейцы хотели увезти, но они вернулись обратно» [3, с. 12].

Отряд кораблей, ушедших из Евпатории, доставил в Константинополь около 7600 человек. Учитывая, что несколько сотен удалось погрузить на «Полонию» до ухода её в Севастополь, из города эвакуировалось более 8 тысяч человек. Большинство их – гражданские лица: беженцы с Дона, семьи офицеров, госчиновники, представители интеллигенции и буржуазии, священнослужители и пр. Среди покинувших Родину немало было и евпаторийцев, в том числе и последний Городской Голова Евпатории Б.М. Сарач.

VI.

В кинофильмах, публицистике, художественной литературе советского периода эвакуация белых из Крыма изображалась, как правило, в состоянии хаоса, паники и беспорядков, с толпами беснующихся людей на пристанях... Не была обойдена в этом ряду и Евпатория. Описание ухода белых из Евпатории в романе И. Сельвинского «О, юность моя!» в точности соответствовала партийным, идеологическим установкам, требовавшим представлять картину эвакуации как зрелище безобразное.

«Когда дошли до Лазаревской, пришлось задержаться: подводы, экипажи, можары, ландо, пролётки, телеги, мотоциклеты, легковые автомобили и грузовики, сшибаясь, сталкиваясь, цепляясь друг за друга колёсами, мчались к двум пристаням, с которых катера перевозили на пароходы толстосумов, иереев и высокое начальство самых разных городов.

Леська добрался до пляжа у пристании Российского общества пароходства и торговли. Она была запружена публикой. Два парохода не могли принять всех. Начался бой за место на катерах. Крик, ругань, истерика. Задние напирали на передних, последние срывались в воду, плескались в ней, как крысы, или сразу тонули. Никто никого не спасал» [36, с. 491].

Безусловно, описанное Ильёй Львовичем, ни в коей мере не соответствует происходившему в Евпатории во время эвакуации, неоднократно отмеченной в различных документальных источниках как одной из самых спокойных и организованных. Все желавшие погрузились на корабли без давки, паники, суеты. Впрочем, литературное произведение не исключает фантазии автора, придающей ему своеобразный колорит, в данном случае выдержанной в русле классового, большевистского мировоззрения. Однако, фантазия не была чужда и далёким от литературного творчества латышским стрелкам. Секретарь Республиканской секции ветеранов – бывших Красных Латышских стрелков К.Ю. Жубит, описывая действия авангарда 7-го полка Латышской дивизии, первым вошедшего в Евпаторию под командованием Я.Я. Кришьяна, в официальном письме секретарю Евпаторийского горкома партии, помимо прочего, сообщал:

«После освобождения Евпатории недалеко от берега были баржи, в которых находились буржуи и белогвардейцы. Их не успели взять на пароход и не смогли увезти дальше в море. Было предложено им сдаться, и они подняли белый флаг, сделанный из простыни. Оружие они побросали в море, но драгоценные вещи сумели скрыть кто куда мог, – в шубах, обуви, одежде. Находились спрятанные драгоценные вещи, даже вокруг себя они обвешивали кульки с деньгами и ценностями» [2, с. 4].

Разумеется, никаких барж с буржуями в районе Евпатории обнаружить было нельзя. Две пустые за ненадобностью (так как грузить было некого) уничтожены тральщиком № 412 (о чём сообщалось ранее) и обнаружены миноносцем «Пылким» 14 ноября. Оставим все эти вымышленные подробности на совести автора. Попутно следует заметить, что ветераны Латышской дивизии очень ревниво относились к тому, что в Евпатории на официальном уровне якобы признают первой вошедшей в город 14 ноября 1920 года 30-ю стрелковую дивизию. Опровержению не имевшего места факта и посвящено письмо К.Ю. Жубита, а для большей убедительности приводятся и надуманные подробности, доказывающие первенство вхождения в Евпаторию Латышской дивизии (что, собственно, отрицать невозможно).

С приходом в город частей Латышской дивизии началась деятельность по созданию и усилению местных партийных органов. Как пишет в своих воспоминаниях А.М. Лысенко, его 15 ноября вызвали в Симферополь:

«Там уже был Крымревком во главе с Бела Куном и Гавеном, которые, несмотря на мои просьбы отпустить меня в Севастополь, послали меня обратно в Евпаторию председателем в ревком» [6, л. 17].

В эти дни партийные советские органы в городе работали в тесном контакте с латышами. К.Ю. Жубит в цитируемом ранее письме указывает, что «сразу после освобождения Евпатории партийные организации, политработники и командование помогли создать в городе советские органы и направили партийных работников в Ревком» [2, с. 4].

8 декабря 1920 года в докладе отдела управления Евпаторийского уездного ревкома о восстановлении советской власти в Евпатории сообщалось:

«...Первый революционный комитет организовал отряды для охраны внутреннего порядка из рабочих, членов профсоюза, красноармейцев и, отчасти, из бывших стражников, которые здесь остались. Никто не знал, что делается в уезде и других городах, этот комитет находился как бы отрезанным от прочего мира, заботясь только о спокойствии города (период 1, 13 и отчасти 14 ноября, то есть в основном в дни эвакуации белых. – В.К.). С приходом в город Латышской дивизии (14 ноября вступил в Евпаторию передовой отряд, а 15-го – остальные подразделения дивизии. – В. К.) стала постепенно организовываться Советская власть» [31, с. 35].

Латышские стрелки занимались не только организацией работы советских и партийных органов, но, главным образом, сосредоточили свои усилия на «очистке» города. Приведём ещё один отрывок из письма К. Ю. Жубита:

«Нам пришлось ещё много поработать – выполнить боевые задания по очистке города и окрестностей от белогвардейских банд и офицеров, которые укрылись, замаскировались и, переодевшись в гражданскую одежду, хотели уйти и нанести вред нашей Родине» [2, с. 3].

Приведённые выше строки особых комментариев не требуют. Число казнённых латышскими стрелками офицеров в Евпатории остаётся неизвестным по сей день и вряд ли когда-нибудь будет установлено. Очевидно лишь, что счёт шёл на десятки, а то и на сотни. Это составная часть массовых репрессий, охвативших Крым в 1920–1921 гг. В двадцатых числах ноября к работе по «очистке» города подключился Особый отдел ВЧК при РВС 6-й армии. Арестованные 24, 25 ноября в количестве 122 человек были расстреляны 8 декабря 1920 года [1, с. 436–440].

В дальнейшем расстрелы стали проводиться и сформированной Евпаторийской ЧК. Только с 12 декабря 1920 года по 15 января 1921-го по её приговорам было расстреляно более 30 человек [там же, с. 440–443].

Расстрелы в Евпатории продолжались с разной интенсивностью на протяжении всего 1921 года. Число жертв не установлено. Представленные выше цифры – результат исследовательской работы Л.М. Абраменко, опубликовавшего их в книге «Последняя обитель. Крым. 1920–1921 гг.». Автор использовал документальные материалы всего лишь одного архива – ЦГАОО (Центральный государственный архив общественных объединений Украины). Публикация материалов о красном терроре в Крыму, хранящихся в архивах России, безусловно, позволят в более полном объёме представить происходившее на полуострове после исхода Русской армии. Однако, и они не могут быть исчерпывающими – слишком велики масштабы репрессий, и нередко людей казнили не только вне какого-либо судебного разбирательства, но и не ведя никакого учёта. Репрессии обрушились на всех классово чуждых: буржуазию, интеллигенцию, священнослужителей, чиновников и, конечно же, в первую очередь на офицеров. Те из них, кто остался на Родине, не имели ни оружия, ни желания вести дальнейшую борьбу, смирились с поражением. Значительная часть офицеров вообще не принимала участия в боях с красными (во всяком случае, в Крыму) либо проходила службу в нестроевых подразделениях или в тыловых службах армии. Среди казнённых немало ветеранов Первой мировой войны. Сейчас трудно сказать, на что надеялись эти люди, сдаваясь на милость победителей и послушно являясь на регистрацию... Какие-то и, видимо, значительная часть их действительно верили «Обращению РВС Южного фронта к военнослужащим врангелевской армии», в котором были и такие строки:

«...Но мы не стремимся к мести. Всякому, кто положит оружие, будет дана возможность искупить свою вину перед народом честным трудом...

...Одновременно с этим нами издаётся приказ по советским войскам о рыцарском отношении к сдающимся противникам...» [29, с. 52].

Нет смысла останавливаться на том, каким было «рыцарское отношение» к сдающимся. Не поддаётся оценке степень лживости этого высокопарно написанного «Обращения»...

Участь большинства оставшихся трагична. Горькую чашу изгнания суждено было испить и большинству ушедших. Эвакуация Русской армии из Крыма – это завершение великого пути княжеской, царской, имперской России – России, которая уже никогда не повторится. Так исторически сложилось, что её эпоха завершилась в Крыму, в дни ухода кораблей флотилии Врангеля в Константинополь из Севастополя, Балаклавы, Феодосии, Ялты, Керчи и Евпатории.

1. Абраменко Л. М. Последняя обитель. Крым. 1920–1921 гг. – Киев: МАУП, 2005. – 480 с.
2. Архив Евпаторийского краеведческого музея. Письмо в адрес Евпаторийского горкома партии Секретаря Республиканской секции ветеранов войны – бывших красных Латышских стрелков К. Ю. Жубита от 22.10.1965 г. – 4 с.
3. Архив Евпаторийского краеведческого музея. Журнал боевых действий Латышской дивизии за ноябрь 1920 г. – 13 с.
4. Белые офицеры. Колчак и другие. – М.: Изд-во АСТ, 2016. – 864 с.
5. Врангель П. Н. Записки. Ноябрь 1916 г. – ноябрь 1920 г. Т. 2: Воспоминания. Мемуары. – Мн: Харвест, 2003. – 384 с.
6. ГАРК. Ф. 150. Оп. 1. Д. 533.
7. ГАРК. Ф. 151. Оп. 1. Д. 151.
8. ГАРК. Ф. 150. Оп. 1. Д. 535.
9. ГАРК. Ф. П.-150. Оп. 1. Д. 353.
10. ГАРК. Ф. 681. Оп. 2. Д. 772.
11. ГАРК. Ф. 2235. Оп. 1. Д. 402.
12. Голубинцев А. В. Русская Вандея. Очерки Гражданской войны на Дону. 1917–1920 гг. – Мюнхен, 1959. – 210 с.
13. Гражданская война в России: Черноморский флот / сост. В. Доценко. – М.: ООО «Изд-во АСТ», 2002. – 544 с.
14. Гутан Н. Р. Краткий очерк действий флота при эвакуации Крыма в ноябре 1920 года // Флот в белой борьбе. – М.: Центрполиграф, 2002. – с. 295–313.
15. Евдокимов С. В. Воспоминания контр-адмирала // Военно-исторический журнал. – 2006, № 8. – с. 71–75.
16. Зарубин А. Г., Зарубин В. Г. Без победителей. Из истории Гражданской войны в Крыму. – Симферополь: АнтиквА, 2008. – 728 с.
17. Из воспоминаний генерала А. С. Лукомского//Архив русской революции. Т. VI. – Берлин: Слово, 1922. – с. 81–160.
18. Какурин Н. Е. Гражданской война. 1918–1921 / Н. Е. Какурин, И. И. Вацетис: под ред. А. С. Бубнова и др. – СПб: ООО «Изд-во Полигон», 2002. – 672 с.
19. Клавинг В. В. Гражданской война в России: белые армии. Военно-историческая библиотека. – М., 2003. – 637 с.
20. Краткий очерк действий флота при эвакуации Крыма в ноябре 1920 г. и пребывание его на чужбине // Морские записки, издаваемые Обществом офицеров Российского Императорского флота в Америке. – Нью-Йорк, 1956. – Т. XIV, № 1 (41). – с. 38–52.
21. Крестьянников В. В. Белая контрразведка в Крыму в Гражданскую войну // Учёные записки Крымского федерального университета им. В. И. Вернадского. Т. 3 (69), 2017, № 1. – с. 42–54.
22. Крымская Книга Памяти Великой войны 1914–1918 годов. Приложение к I тому. – М.: ООО МИД, 2014. – с. 34–50.
23. Липпинг Л. А. Докладная записка о некоторых мероприятиях, необходимых для восстановления государственного порядка на территориях, занимаемых Вооружёнными силами Юга России: Красный архив. – 1929, т. XXXIV. – с. 225–228.
24. Марковцы в боях и походах за Россию в освободительной борьбе 1917–1920 годов. Книга вторая. 1919–1920 гг. / сост. подполковник Марковского пехотного полка В. Е. Павлов. – Париж, 1964. – 385 с.
25. Н. Л-Н. На рейде // Последние дни Крыма (воспоминания, факты и документы). Константинополь, 1920. – с. 40–45.
26. Незабытые могилы. Российское зарубежье: некрологи 1917–2001 в шести томах. – М.: Пашков дом, 2001. – Т. 3. – 675 с.
27. Незабытые могилы. Российское зарубежье: некрологи 1917–2001 в шести томах. – М., 2005. – Т. 6. – 602 с.
28. Немирович-Данченко Г. В. В Крыму при Врангеле. Факты и итоги. – Берлин, 1922. – 119 с.
29. Обращение РВС Южфронта к офицерам, солдатам, казакам и матросам армии Врангеля от 11 ноября 1920 г. // Красный архив, – 1935. – Т. 6 (73). – с. 52.
30. Раковский Г. Н. Конец белых. От Днепра до Босфора. – Прага: Изд-во «Воля России», 1921. – 275 с.
31. Ревкомы Крыма. Сборник документов и материалов. – Симферополь: Крым, 1965. – 243 с.
32. Революция в Крыму. – 1930, № 9. – с. 79.
33. Русская военная эмиграция 20–40-х годов. Документы и материалы. Так начиналось изгнание 1920–1922 гг. Книга первая. Исход. – М.: Гея, 1998. – 432 с.
34. Рутыч Н. Н. Биографический справочник высших чинов Добровольческой армии и Вооружённых Сил Юга России. – М.: ООО «Изд-во Астрель», «Изд-во АСТ», «Изд-во АНО», Редакция альманаха «Российский архив», 2002. – 381 с.
35. Савич Н. Крымский период // Крымский контекст. – 1994, № 2. – с. 90–91.
36. Сельвинский И. Л. О, юность моя! / Собрание сочинений в шести томах. Т. 6. – М.: Художественная литература, 1974. – 512 с.
37. Триандафиллов В. К. Ликвидация Врангеля // Крымский архив. – 2001, № 7. – с. 74–95.
38. Фридрих А. Евпаторийский комсомол в подполье // Революция в Крыму. Историческая библиотека Истпарта ОК Крыма, 1928 (вып. 8). – с. 44–51.
39. Чирва И. Крым революционный. – Киев: Госполитиздат, 1963. – 172 с.
40. Шамбаров В. Е. Белогвардейщина. – М.: Эксмо-пресс, 2002. – 640 с.

---

Комментарии: